Между небом и землей

— Выгон… Ах да, конечно. Мне об этом сказали. Премного вам благодарен.

— Смотрите! Это мой муж. Он поймал оленя голыми руками. Прикажите трубить конец охоты!

И она указала на странную фигуру, барахтавшуюся в болотце.

Через минуту фигура с торжествующим видом поднялась, и под проливным дождем Этель разглядела, что Кэмерон держит на руках какое-то живое существо.

— Баран, — спокойно сказал граф, прищурив глаза.

— Господи боже мой! — воскликнула леди Кэмерон. — Это баран!

«Моя овечка!» — подумала Этель.

У овцы была сломана нога. Она угодила в топь еще два дня назад. Увы, охотники так долго гонялись по лесу вовсе не за ней.

— Странный сегодня день, — заметил граф.

Из милосердия он отвернулся от Кэмеронов. Даже собаки почувствовали к ним жалость и перестали лаять.

Блеющей овце связали веревкой ноги. Этель уложила ее на спину лошади перед собой и поскакала домой.

Охотничья команда сразу же рассеялась в тумане.

Тому Кэмерону еще никогда не было так стыдно.

Впервые в жизни Пол не вернулся домой на Рождество. Его летный отряд был командирован в Индию вплоть до сезона дождей.

Вечером Этель все же сдалась на уговоры Мэри и пошла в местную церковь. К тому же ей хотелось сделать приятное пастору, которого она очень любила, с тех пор как застала его в лесу Кэмеронов за сбором грибов. Он прятал их в мешок под сутаной.

В церкви негде было яблоку упасть. Стояла духота. Рождественские гимны разносились до деревенской окраины.

Пастор заметил Этель, сидевшую на дальней скамье. И произнес с кафедры несколько слов о заблудших овцах.

Иногда Этель катала пастора по дорогам в своем «рэйлтоне». Она задавала ему необычные вопросы, переходя от частного к общему на скорости 130 километров в час:

— Вам никогда не хотелось надеть брюки?

В ответ пастор весело хохотал. Этель с улыбкой глядела на него: ей никак не удавалось его смутить.

— А вы не задумывались, что будете говорить прихожанам, если окажется, что все это сказки?

— Что именно? — кричал молодой пастор, приставив ладонь рожком к уху.

— Ну, все эти ваши истории. Всё, во что вы верите. Загробная жизнь и прочее… Вдруг этого всего не существует?

Пастор опять со смехом пожимал плечами.

— Никому не говорите, но я бы не особенно переживал.

— А почему? — кричала Этель, не заботясь о том, что пастор вот-вот вылетит из машины на крутом повороте.

— Я бы сначала подумал: а нужно ли мне самому это неверие?

Она вопросительно смотрела на него.

— Самое главное, — кричал он между двумя толчками, — главное, чтобы я смог ответить на этот вопрос: был бы я счастливее, если бы не верил?

Этель хмурилась. Какое-то время она вела машину молча, чтобы осмыслить услышанное. Потом, возмутившись, кричала, стараясь перекрыть рев мотора:

— А как же мои родители? Мои родители?

Пастор молчал. Этель настаивала.

— Отвечайте! Отвечайте мне!

Он смотрел в зеркало заднего вида. Шоферские очки Этель были подняты на лоб, и пастор видел, как по ее щекам катятся слезы, сдуваемые встречным ветром на сумасшедшей скорости. Он знал, что стереть эти слезы может только этот бешеный ветер, а слова здесь бессильны.

Пока прихожане обменивались приветствиями на холоде, перед церковью, Мэри успела коротко переговорить с матерью девушки, которую взяла в Эверленд на место третьей прачки. Затем она подошла к Этель и сказала ей, что собирается пойти на рождественский ужин к своей подопечной.

— Вы не расстроитесь, если будете одна? — спросила Мэри, уже предвкушая пиршество.

Этель улыбнулась и отрицательно покачала головой.

— Вы ведь можете праздновать вместе с Джастином, правда? — сказала Мэри. — С ним вся его родня.

— Не беспокойтесь обо мне.

— Вы уверены? Вы правда уверены? — спрашивала Мэри, пританцовывая от нетерпения.

— Веселого Рождества, — ответила ей Этель.

В замок она возвращалась пешком.

В кухне горел свет, там уже вовсю галдели и распевали песни.

Семья повара Джастина Скотта приехала из Глазго в полном составе, и он попросил у Этель разрешения отпраздновать Рождество в замке вместе с родственниками. Их было сорок два человека.

Этель не пошла к гостям. Она поднялась в свою комнату, разделась и легла в постель. Дождь стучал в оконное стекло. Из дальнего крыла замка доносился смех.

Этель долго лежала, глядя на полотняный полог кровати.

Она осталась одна. Никогда в жизни ей не было так одиноко. Она легла на бок и уткнулась лицом в подушку Накрахмаленное полотно поскрипывало под ее лбом.

Этель ждала в эту ночь рождественского чуда. Она молча с тайным стыдом молила о нем, глядя на горящие свечи в церкви. Рождественского чуда. Больше ничего. Она прекрасно знала, что это нелепо. Одна ее часть смеялась здоровым, скептическим смехом, другая же обливала горькими слезами стиснутые руки и подушку.

Даже заблудившаяся овца вернулась в хлев к сородичам. А Этель была по-прежнему одна.