Между Полярной звездой и Полуденным Солнцем: Кафа в мировой торговле XIII–XV вв.

В поле исследования международной торговли вводится все новый материал, отражающий всю сложность полиэтнического мира Средиземноморья. Труды Амин аль-Холи[102], Ахмада Даррага[103], Субхи Лабиба[104]предоставили в распоряжение ученых данные об арабской торговой активности в Северном Причерноморье. Работы турецкого исследователя Халила Иналджика[105], российского востоковеда Константина Жукова[106] ввели в научный оборот неизвестные прежде турецкие источники. Исследования канадского византиниста Никоса Икономидиса (1934–2000)[107], американского византолога Анжелики Лаю-Томадакис (1941–2008)[108], греческого византиноведа Марии Нистазопулу-Пелекиду[109], их немецких коллег Клауса-Петера Мачке[110] и Петера Шрайнера[111] значительно расширили представления о торговой деятельности греческих купцов. Профессор Московского университета Сергей Карпов[112] привел принципиально новые данные об участии трапезундского купечества в большой торговле.

Существенное обновление исторического знания во второй половине XX в. связано в немалой степени с достижениями школы «Анналов» и утверждением концепции «глобальной истории» Фернана Броделя (1902–1985)[113]. Мир XIII–XV вв., несмотря на его относительную узость, охватывавший лишь Европу, Азию и Африку, условно объединенных Средиземным морем, стал осмысляться в своем тесном единстве, в своей взаимообусловленности. По мысли Броделя, прогресс Европы не мог быть достигнут вне связи с остальным миром, более того, он существенно зависел от давления самой отдаленной периферии тогдашней ойкумены. Сам этот мир приобрел в видении историка сложно структурированное понимание: внерыночная экономика со всем ее натуральным обменом, расчетом услугами, самодеятельным ремеслом; рыночная стихия с ее непредсказуемой игрой курсов и прибылей и капитализм с его жесткой организацией и иерархией. Как показал исследователь, до 40 % общественных богатств предопределялись низовым уровнем инфраэкономики.

Определенное воздействие исторической антропологии сказалось на штудиях профессора Сорбонны Мишеля Баляра[114], на громадном эмпирическом материале создавшего убедительную концепцию симбиоза культур в рамках «Латинской Романии». Влияние антропологического поворота ощущается в работах профессора Генуэзского университета Джео Пистарино (1917–2008)[115], оперировавшего понятием «ментальность» для характеристики особенностей поведенческих стереотипов торговых контрагентов, принадлежавших к различным этносам и культурам. Определенный интерес к «структурам повседневности» в терминах антропологически ориентированной истории проявляет Лаура Баллетто[116], давшая лучшие образцы исследования бытовых реалий городской среды XIII–XV вв. в их мельчайших деталях.

Общему движению новейшей историографии следует и отечественная школа академика РАН Сергея Карпова, объединившая усилия Светланы Близнюк[117], Андрея Пономарева (1957–2014)[118], Веры Ченцовой[119], Рустама Шукурова[120], несколько позднее – Олега Барабанова[121], Анны Талызиной[122], включая самых младших ее представителей, которые владеют всеми исследовательскими техниками: от герменевтики – до структурного и компьютеризованного анализа.

Вместе с тем, охарактеризованная историографическая ситуация обозначает очевидную неосвоенность современной медиевистикой северного сектора международной торговли, который в XIII–XV вв., веках начинавшегося в Европе Ренессанса, только отчасти и внешне был затронут денежным обменом, но тем не менее составлял ничем невосполнимую часть единого целого. Думается, что в настоящее время направленность исследовательской тематики может и должна быть развернута на 90°, а именно: на разрешение проблемы не Запад – Восток, но Север – Юг в истории международных экономических отношений. Именно этой цели и подчинено предпринятое монографическое исследование.

В круг ближайших научных задач входило не столько рассмотрение товарной структуры обмена или оценка его масштабов, сколько установление реальной значимости южного товарного потока для Севера в его социальном и географическом распространении; эта значимость зачастую оказывалась более весомой, чем ее могли репрезентировать фрагментарно сохранившиеся источники; на ней сказывались как рациональные, так и иррациональные представления о тех или иных товарных статьях, без учета каковых взгляд на торговые отношения XIII–XV вв. неизбежно оказывался бы модернизирующим.

Основанием подобного научного поиска послужили не только выше рассмотренная историография, но и обширный круг источников различного характера и происхождения.

1. Прежде всего, следует выделить дипломатические документы. Из них исключительное значение имеют хрисовулы византийских императоров[123], даровавших свободу торговли в Черноморском регионе как итальянцам (а помимо них – каталонцам и провансальцам), так и левантийцам (ранее других – арабам).