Между синим и зеленым [сборник]

– А что нам исправлять? Все нормально. Гриша дождался маму, и теперь точно, понимаешь, теперь все станет по-другому. Я тебя только об одном прошу, об одном только.

– Проси о чем угодно, – и уже понимаю, вот-вот Оксана скажет, ей – пора, обнимет на прощание, развернется и теперь сама уже исчезнет в круговерти поворотов, лабиринтах новых проблем, ведущих к изгибам карьерных лестниц и прочих ненужных вершин.

– Пожалуйста, будь с ними до конца. Прости ее, а Гришу люби до беспамятства. Никто не виноват, что иногда происходит страшное. Но нет ничего страшнее сиротства.

Что-то мне нужно сказать, наверное. Но ничего я, конечно, не говорю. Мы просто стоим и ждем, когда настанет утро.

17

Утром ковыряюсь ключом в надежде, что придут на помощь и откроют дверь. Потом справляюсь все-таки с этой непростой задачей, попадая дрожащими руками в скважину, прокручивая несколько раз до верного треска.

С порога слышен запах нового дня, журчание на сковородке, пары´ сладкого масла и детский бурлящий хохот.

Он бежит ко мне и, как прежде, расставив руки, задает:

– Папа пришел! Ура!

Да, мой мальчик, я всегда приду. Я обещаю, если даже потеряешь надежду и поймешь, что ждать бессмысленно, знай: приду. Я тот, кто будет приходить к тебе, пока не кончится жизнь, пока ты сам будешь ждать, и даже потом, когда вырастешь и поймешь, что я тебе не нужен, – все равно приду, потому что так устроен мир.

Каждый должен возвращаться домой.

– Мама-мама, иди сюда, скорее иди. Папа пришел. Наш папа дома.

И кажется, будто они меня ждали все это время, а не я умирал в растерянном потоке, не представляя, что же делать и как же быть.

– Завтракать будешь? – спрашивает Катя.

– Ага, – киваю, – буду.

Она разливает кипяток, теребя заварные пакетики, и ставит тарелку с высокой башней свежих блинчиков. Знаю, припрятана в закромах банка с вареньем, и самый раз окунуться в сказочную малиновую вязь.

Гриша не отходит от матери. Сидит, прижавшись, что-то рассказывает, признается в любви. Детское «люблю» сильнее взрослых откровений. Катя гладит его по голове, накручивает кудри на палец и бережно целует в темечко.

Кажется, не было ничего, никакого года не было. Просто-напросто я упился в очередной раз и выдумал печальную историю о брошенном ребенке и забытом муже, маме-космонавте и сыне-герое.

Но Гриша спрашивает:

– Мама, а расскажи еще раз про космос. Расскажи нам еще раз, папа же не слышал. Расскажи, пожалуйста.

Она сторонит взгляд и, набравшись смелости, справившись с должной постыдной прелестью, говорит:

– В космосе очень холодно и очень страшно…

– А как там страшно? – не успокаивается Гриша.

– Так страшно, что аж ноги сводит. Такая темнота кругом и такие звуки. Кто-то без конца тянет лапы и хочет забрать тебя, – говорит Катя и сама, поверив, что ли, крепко-крепко обнимает Гришу, но того не испугаешь, просит, дальше-дальше…

Я представляю, как тянули к ней эти лапы ли, руки чужие мужики в какой-нибудь подвальной каморке, в которой собачий холод жмется с человеческим теплом выкупленной страсти и дешевой близости. Известные каждому звуки, ахи и вздохи, парящий кипяток первого прохода и смелый выкрик прощальной победы.

– А скафандр, – с прашиваю, – как там, в скафандре?

– Жарко, – не сдается Катя, – но безопасно.

Гриша носится по кухне, изображая пущенную в космическую вечность ракету, и просит взять с собой. В следующий раз.

– Мам, а когда ты полетишь в космос?

– Не знаю, – говорит она и косится на меня, – надеюсь, что никогда.

– Ну, мама. Давай полетим в космос. Возьми, пожалуйста, с собой. Не хочу без тебя.

Она обещает, что обязательно возьмет, но для начала нужно позавтракать. Кушай блинчики, Гриша, запивай и прожевывай. Нам предстоит долгая счастливая жизнь.

Потом я ухожу в комнату и валюсь на кровать. Пружинистая подушка резонирует в висок, а пьяный самолет ворожит пред глазами облачной пылью.

Гриша громким поставленным голосом читает стихи, а Катя хлопает и просит повторить. Мне кажется, она притащила даже табуретку и заставила читать, как читают настоящие поэты в кино, поднявшись на трибуну, закинув руку за голову, с напыщенным достоинством.

Тра-та-та и пам-па-рам,
Три-та-та, парам-пам…

Сквозь пьяную судорогу приходят мне чужие строчки, вроде:

Все кричат, и хоть бы хны —
До чего ж упрямы.
Говорят, ну как же так,
Где же ваша мама?

Да вот она, посмотрите. Наша мама рядом, никуда она не улетела. Наша мама самая лучшая, наша мама – герой. И теперь обязательно мы станем счастливы.

Я ребенку расскажу:

Маму знает каждый,
Мама наша космонавт,
Прилетит однажды.

Прилетела, прилетела, прилетела.

Завтра у нас детский утренник в саду по случаю Дня матери, и Гриша готовится к выступлению. Слышу щелчки гладильной доски и тиканье утюга – нужно погладить рубашку, постирать брюки. «Гриша, у тебя есть бабочка? Нужно срочно отыскать бабочку, ты должен быть самым красивым», – суетится Катя.