Между Сциллой и Харибдой (= Дракониан из Нью-Йорка)

Инспектор Фошон не был бы человеком, если бы не пользовался свободой передвижения по городу, чтобы пить кофе в любимом кафе и питаться в заведениях, пришедшихся ему по Душе. Для парижанина выбор ресторана, достойного регулярного посещения, -- и серьезный вопрос, и своего рода развлечение И дело тут вовсе не в хорошей кухне. Конечно, в ресторане, где ты стал завсегдатаем, должны подаваться приличные блюда, поскольку в один прекрасный день у тебя может возникнуть желание пригласить сюда начальника или возлюбленную. Но пять раз в неделю завтракать деликатесами не станешь -разве что это твое единственное занятие. Фошон упростил свои запросы до предела, стремясь изо дня в день употреблять на второй завтрак исключительно омлет. В Париже, где омлет -- одно из величайших достижений экспресс-кулинарии, добиться этого весьма легко. Хрустящий, золотистый, быть может, чуточку пригоревший по краям, поблескивающий капельками растаявшего масла, с малой толикой расплавившегося швейцарского сыра сверху или чуточку жареного картофеля и кусочком бекона... Словом, сами видите, какие тут открываются возможности. Фошон видел их ежедневно в "Омлет д'Сибари", омлетной на десять посетителей на рю де Расин, чуть севернее перекрестка рю де Риволи и Севастопольского бульвара. Там он ел охотнее всего. А еще удобнее, что порой это заведение чуточку сближало его с преступным миром, давая прекрасное оправдание ежедневным посещениям.

По крайней мере, в одном отношении Фошон не походил на типичного французского инспектора полиции. Остальные представители его касты спешили чуть ли ни каждый день, пешком, украдкой из-за смехотворности ситуации, к одному ответвлению от рю Сен-Жермен (кстати поименованной в честь великого мистика графа Сен-Жермена, в середине XVIII века выигравшего ряд дуэлей, потому что было обнаружено, что он -- женщина и исключительно одаренный мистик). Фошон направлялся в этот тупик, но на полпути подходил к двери, неряшливо выкрашенной блекло-голубой краской, с металлической ручкой. Дверь никогда не запиралась. Фошон открывал ее и поднимался по двум коротким лестничным маршам. Звонил в звонок, подвешенный на шнурке в дальнем конце, и ждал с угрюмым, непроницаемым лицом, часто покуривая "Галуаз", а порой нетерпеливо притопывая ногой.

Покинув заведение с голубой дверью, Фошон возвращался на работу, и его повседневные поступки становились более предсказуемыми. Он шел в "Ля Пти Кревис" на рю Руаяль, чтобы отведать чаю по-английски и переждать первый наплыв вечернего часа "пик", когда вокруг некоторое время бурлят потоки людей, одновременно стремящихся к центру и в пригороды. Затем ехал на метро домой до "Ле Гренуаль", по пути останавливался у киоска на углу своей улицы, чтобы купить одну из скрученных сигарок, пропитанных ромом, которые в середине XIX века скручивали на Мартинике каторжники и которые национальный табачный картель "Режи Франсез" откупил в 1953 году, назвав "Ле Пти Кюрльен". Прятал сигарку в нагрудный карман, чтобы выкурить ее после обеда. И поднимался в свою квартиру, где мадам Фошон уже накрыла стол к обеду -как правило, не жалея телятины и скупясь на овощи. Далее Фошоны вечером смотрели телевизор. Заметки касательно того, какие передачи они смотрели, где-то затерялись, но поскольку во Франции всего два канала, а передачи похожи одна на другую, как горошины в стручке, это не играет ни малейшей роли. Одним словом, они смотрели нечто просвещенное, насыщенное чистотой, чуточку сдобренное иронией и ужасно скучное, на лад девятнадцатого столетия.

А затем в постель. Постель -- вот уж воистину неизбежный итог всех наших дней, ведь большинство из нас -- и те, кто спит на открытом воздухе под мостами, и те, кто почивает в роскошных особняках, -- связаны одной и той же цикличной необходимостью еженощно отбывать в путешествие, которое Бодлер назвал зловещим приключением.

В спальне Фошонов приятно пахло лавандой и пачулями. Сон закругляет сутки, укутывает нас в покрывало забвения, чтобы мы могли позабыть дневные заботы, невинный день, неузнаваемо преобразившийся в греховную ночь. И порой во тьме мы поворачиваемся чуточку дальше, нежели обычно, натыкаемся на знакомое бедро и шепчем:

-- Ты спишь?

И слышим желанный ответ:

- Нет.

ГЛАВА 33

Наконец-то наступила пора покинуть Нью-Йорк. Хоб и Аврора сидели на заднем сиденье лимузина, а Келли -- на переднем, за рулем. Маленькие часы на приборном щитке показывали 5.45 утра. Машин на дороге было немного. По земле стлался легкий туман, наползающий с Атлантического океана.

Хоб мысленно пребывал далеко-далеко, на Ибице. Его разум полнился обрывочными видениями тамошних людей и мест: вид моря со скалы в Са-Коместилья, хмуро-радостное лицо Гарри Хэма, печальная красота Марии, с вклинивающимися в эти видения образами ярко разодетых хиппи на еженедельном базаре в Пунта-Араби. Красной нитью через все это проходило натуральное видение Авроры, молча сидящей рядом, а ее точеный профиль время от времени очерчивался мерцающими огнями панорамы города, открывающейся со скоростного шоссе Ван-Вик.