Между жизнью и честью. Книга II и III

«…3 марта 1943 года я получил приказ заменить начштаба 17-й гвардейской дивизии. „Слушаюсь!“ — ответил я и через пару часов ехал на санях-розвальнях, предоставленных мне кем-то из тыла…

Перед взором предстала жуткая картина: на огромном ровном, как плац, белом поле стояли сотни воинов, облаченных в бушлаты. На их головах были бескозырки. Они не все стояли. Некоторые фигуры были полусогнутыми, как бы перед каким-то прыжком с винтовкой в руках. Некоторые лежали почти клубком, скрюченные взрывом снаряда.

Это были страшные скульптуры из матросов морской бригады, которая, презрев всяческую опасность, с ухарством ринулась на врага. И наверняка смяла бы его, если бы не внезапный прицельный шквальный огонь немцев, давно пристрелявших эту поляну. Убитых матросов еще тогда, в ноябре, сковал мороз, и вот они стояли с тех пор…».

Страшную картину поля перед деревнями Бельково и Свиньино рисует бывший командир минометного взвода 114-го отдельного стрелкового батальона Л. М. Вольпе, прибывший сюда в первых числах августа:

«Перед фронтом батальона лежала большая, пересеченная оврагами и руслами каких-то ручьев поляна — километра четыре в глубину и шесть в ширину. На другом конце поляны в бинокль хорошо просматривались развалины деревень Бельково и Свиньино. На них мы и вели наступление.

Где-то впереди, правее, угадывалась знаменитая Дешевка, которая досталась нам чрезвычайно дорогой ценой.

Мне пришлось пройти через всю войну, но такого количества убитых наших бойцов не довелось уже видеть никогда. Вся поляна была усеяна телами убитых, порывы ветра доносили трупный запах, дышать было нечем. Запомнился, например, целиком погибший расчет противотанкового орудия, лежащий около своей перевернутой вверх колесами пушки в большущей воронке. Виден был командир орудия с биноклем в руке. Заряжающий с зажатым в руке шнуром. Подносчики, навсегда застывшие со своими так и не попавшими в казенник снарядами».

Немецкий полковник Хорст Гроссманн:

«Вдоль и поперек исполосованные гусеницами, сплошь покрытые рыжей глиной, вывернутой лопатами и взрывами, полунинские поля были всюду усыпаны кучами стреляных гильз, банками и ящиками, брошенным и поломанным оружием, обрывками бинтов и снаряжения, обломками бревен и рваной колючей проволокой…

150 разбитых и сгоревших русских танков, громоздившихся тут и там группами и поодиночке, дали повод называть это место Panzerfriedhof — кладбищем танков. А по воронкам и между ними, по разрушенным танками и взрывами окопам и блиндажам валялись тысячи тел погибших бойцов. Большинство из них было разорвано взрывами и раздавлено гусеницами. Всюду во множестве мины, неразорвавшиеся бомбы, снаряды и гранаты».

Вот ещё одно мнение участника битвы под Ржевом: «Никаких громких героических подвигов я не совершал. Хлебнул войны по полной с началом наступления на Ржев в конце июля 1942 года.

Страшнейшее впечатление произвели наши атаки.

30 июля начали наступление на Ржев, пошёл дождь, все мы намокли. Танки не пошли (погодные условия и распутица не позволяли), а приказ „наступать“ был дан. Наша часть пошла вперёд на поле… (на пулемёты). Пробежали метров 100 и по нам шквальный огонь, никаких защитных костюмов не было — в гимнастёрочке.

Мы не роптали, нет. Началось у меня неприятие начальства, командования. Командир сказал, что не может отменить бессмысленные атаки, иначе попадёт под трибунал, а скажет „вперёд!“ — ничего ему не будет, пришлют пополнение. Не стал я любить генералов.

Картина атак: наступаем…крики „а-а-а-а“, и мы отползаем назад и так 9–10 дней подряд (в результате бессмысленно и без военного результата уничтожен батальон).

С этого времени не стал я любить генералов.

Когда танки уже смогли проходить, дали 3 танка в придачу в августе, от батальона осталось 11 человек без командира. Не помню, чтобы был командир. Собрали всех, кто остался в живых, в том числе повара, санитаров. Набрали около 60 человек через 9 дней бессмыслицы, исходившей от высоких командиров.

Один танк был просто переделанный трактор, другой т-28, он застрял и т-34, хороший танк. С криками „Ура!“ побежали вперёд. Немцы удрали.

Такое было счастье победы! 7–8 км прошли, за нами никто не пошёл. На второй день меня опять ранило. Связи не было, сообщить не могли, что прорвали оборону немцев.

Потом переползал через тех ребят, через поле трупов через которых переступал при наступлении.

Долины смерти есть на каждом фронте: эти мёртвые молодые стриженные затылки, почти у всех пуля на виске… мухи червяки… нелады у меня с начальством…

Не люблю генералов…».

Адъютант маршала Жукова А. Бучин вспоминал много лет спустя:

«О Прохоровке знают все, но многие ли знают о сражении на небольшом участке на рубеже речек Вазузы и Гжати 9–10 августа 1942 года? В эти два дня тут гремело, ревело и лязгало встречное танковое сражение, до 1500 танков с обеих сторон. У Прохоровки бились в открытом поле, здесь — в лесу с густым подлеском, вязли в болотах, продирались через кустарник. Под Прохоровкой гибли на виду, а на миру, как известно, и смерть красна, в этом сражении убивали безымянными.