Между жизнью и смертью

- А чего ты, тезка, опешил, - усмехнулся Николай. - Удивляться тут нечему. Шинели сняты с убитых на фронте. Вытряхнул немец мертвого из шинели, засыпал его кое-как землей, а шинель перекрасил, пересыпал нафталином и - на тебе, русский пленный, носи, как говорят, в свое удовольствие...

Николай оказался прав. Шинели кое-где были залатаны, подштопаны. Остались и незашитые дыры. Солдатскому глазу нетрудно было узнать в них следы осколков.

- Ну что ж, ладно, - сказал Николай, еще раз осмотрев шинель со всех сторон. - Послужила ты своему хозяину, довольно, послужи теперь мне, - и надел шинель.

К обеду в лагере показались новые группы пленных. Я встретил товарищей, вместе с которыми работал в Гроссумштадте. Видимо, немецкое командование готовило по отношению к нам какие-то новые меры. Всех русских военнопленных, разосланных весной по селам, теперь возвращали обратно в лагерь. Двор и бараки заполнились вернувшимися. Но многим из старых друзей уже не суждено было встретиться: одни умерли, других рассовали по тюрьмам. Пленные, вернувшиеся из сел, привезли множество интересных новостей. Один из них рассказывал в нашем бараке:

- Вы, ребята, и не знаете, а ведь дела-то у Германии аховые. Есть слухи, будто наши уже по польской земле идут...

Весь блок вдруг ожил и радостно загомонил. Повеселел и мой тезка, блестя повлажневшими глазами.

- Молодцы наши! - сказал он, улыбнувшись мне.

Между тем разговор продолжался:

- А еще скажу вам: наше правительство закатило главарям Германии такую, знаете, вразумительную ноту...

- А что в ней сказано, а? - громко перебил кто-то.

- Наши, будто, заявили, что если, мол, вы, сукины дети - фашисты, держите наших пленных впроголодь и мучаете всячески, то вам, мол, за это придется отвечать головой...

- Вот это толково! - воскликнул сидевший рядом паренек. Он соскочил с койки на пол и сгоряча шмякнул шапку под ноги.

- Эх, братцы, и сплясал бы я вам сейчас, жаль гармошки нету! подосадовал он. - А то бы я показал вам, как пляшут комаринскую...

- Ладно бы, если сможешь, - усмехнулся кто-то.

- Да уж видели бы! Я, брат, в свое время даже грамоту выплясал, сказал паренек и вдруг лихо пустился в пляс, подпевая самому себе.

- Постой, - крикнул пленный, обрадовавший нас своими новостями. Гармошку, говоришь? А у нас тут и гармошка есть! - Он вынул из кармана губную гармошку и, привстав с места, бойко заиграл комаринскую.

Плясун прошел сгоряча несколько кругов, но вдруг опустился на корточки и проговорил:

- Не могу, голова закружилась...

Он побледнел, прижал руку к сердцу и опустил голову.

- Голодный-то не больно попляшешь, - промолвил кто-то с верхнего ряда нар.

- Ну, в таком случае давайте споем, - предложил гармонист и заиграл какую-то грустную мелодию.

Я слышал ее впервые. Но нашлись и такие, кто знал песню; молоденький пленный в углу запел хриплым тенорком:

Расскажи, расскажи мне, гармонь;

Отчего ты так грустно поешь?

Чем я милой письмо напишу?

Оглядишься - пера не найдешь...

До любимой моей далеко,

А перо на гусином крыле...

Как же милой привет передать?

На немилой томлюсь я земле...

Я уже не помню последних куплетов. Но эта песня до сих пор волнует меня. Может быть, пленный сам сочинил ее в томительные лагерные вечера.

Через несколько минут пел весь барак. Было видно, что каждый думает о своем, о далекой любимой, вспоминает отчие края. Глаза поющих горели, устремленные куда-то вдаль, словно там они видели родину.

Песня смолкла.

Гармонист положил гармошку на ладонь и улыбнулся, глядя на нее.

- Сама малюсенькая, а голосок, брат, на всю деревню... А все ж, ребята, нет на свете гармошки лучше нашей, тульской. Уж вы бы у меня попели, - похвастался он. Впрочем, для хорошего гармониста это едва ли было хвастовством. Кого он не заставит петь, в ком не вызовет невольной слезы! С хорошим гармонистом, говорят, и в тюрьме весело, а наша жизнь была куда тяжелее тюремной...

Гармонист заговорил снова.

- А вы, ребята, думаете, нас даром сняли с сельских работ? По-моему, немцы во Франции держатся на волоске. Один француз говорил: на Францию вот-вот десант высадят. Похоже, что это правда.

Для нас этот слух не был новостью. Молва о десанте шла по баракам давно. Можно было услышать даже, что он должен спуститься чуть ли не прямо в наш лагерь.

Настроение в бараке стало по-настоящему праздничным.

Николай Жадан потихоньку спустился с нар и подошел к гармонисту.

- Слышь, дружок, ты умеешь играть "Интернационал?"

- Еще бы я нашего гимна не знал! - ответил тот и заиграл "Интернационал".

Николай кашлянул, прочищая горло, и запел:

Вставай, проклятьем заклейменный...

К нему сразу присоединились другие голоса. Спустя минуту весь барак был уже на ногах и дружным хором пел международный гимн пролетариата.

Получилось это неожиданно, как-то само собой. Гнев, переполнявший сердца, уже давно клокотал, готовый вырваться наружу. Теперь он выливался в могучую мелодию гимна. В окнах дребезжали стекла. А мелодия неслась все выше и выше; казалось, вдохновенный хор голосов, слившихся воедино, сорвет сейчас барачные крыши и разнесет их в прах.

Вдруг кто-то крикнул, указывая рукой в окно: