Между жизнью и смертью

А какие бывают у нас морозы! В лесах деревья трещат, лед на реках трескается. Дым в такие дни поднимается из труб, точно серебряный столб, прямешенько в небо. А солнце похоже на золотую тюбетейку, надетую на этот столб.

И весна у нас - так уж весна! Весь мир просыпается, разбуженный ее шумом и гулом. По склонам несутся звонкие ручьи. Полая вода выходит из берегов, сносит мосты, заливает луга. Деревья на берегу в иные годы только верхушками выглядывают из-под воды. О, что это за весна! Если бы, изнуренный неволей, я не смог даже ступать ногами, то и тогда ползком стал бы добираться до родных мест, чтобы хоть одним глазом взглянуть на эту весну и услышать песнь вешних вод. Я приполз бы хотя бы для того, чтобы кости свои вернуть родной земле...

Все сидел бы вот так и думал, думал. Превратиться бы в жаворонка, взлететь бы в это небо и умчаться к своим.

Медленно открываю глаза. Оглядываюсь со вздохом. Возле бараков по двое и по трое сидят мои товарищи. Как они постарели! Вот один из них что-то мастерит. Это парень с тамбовщины. Когда я увидел его в первый раз, он выглядел еще юношей с черными, как смоль, волосами. А теперь он весь седой.

Он мало разговорчив. Я никогда не слышал, чтобы он на что-нибудь пожаловался. Может быть, поэтому горе мучило его больше других, и оттого он поседел так быстро. Говорят же, что невысказанная боль мучительнее...

Грудь у тамбовца впалая, лоб изборожден глубокими морщинами. Даже сквозь одежду заметна страшная худоба его тела с тонкими, точно прутья, костями. На исхудавших длинных руках - тонкие пальцы. Скелет скелетом, и не поймешь, в чем душа держится, как не перестанет в нем биться сердце.

А думал ли он хоть раз о смерти? Наверняка нет. Оттого ли он молчит, что собрался умереть без единой жалобы на судьбу? Не похоже. Человек, смирившийся с близкой смертью, теряет живой интерес ко всему, на него ложится тень безысходной печали. А этот и не знает, что такое печаль: знай мурлычет вполголоса тамбовские частушки. К тому же он ни минуты не сидит без дела.

Недавно, когда нас водили на работу в лес, он принес в лагерь охапку ивовых прутьев и сплел из них изящную корзиночку. В таких корзиночках обычно дарят детям новогодние подарки.

Немецкий солдат залюбовался его изделием и, проговорив обычное "гут, гут", забрал корзиночку и унес.

Парень только рукой махнул - подавись, мол, черт с тобой.

Однажды, тамбовец нашел на лагерном дворе медную трубочку. Он быстро превратил ее в пригоршню хорошеньких колечек. Они так и сверкали золотом.

Потом он раздобыл где-то кусок дерева. Мы с интересом смотрели, что он станет с ним делать. Спустя несколько часов он показал нам вырезанную из дерева птичку. Трудно было поверить, что она сделана без единого гвоздика, без клея. Вскинув крылышки, птичка вытянула головку вверх, готовая вспорхнуть в небо. Фигурка всем своим видом так и звала на волю. В ней, видно, воплотилось заветное желание мастера. Золотые руки этого парня нашли в лагере всеобщее признание. Он находил применение любому поднятому с земли предмету. Возьмет камешек, просверлит дырочки, - сунешь камешек в рот, а он уже свистит. Все как будто оживало в его руках.

А сейчас тамбовец сидит и вырезает свирельку. Уж не задумал ли он сыграть на этой дудке песню жаворонка?..

Я любуюсь его проворными руками. Он склонил голову и стругает самодельным ножом палочку, изредка поглаживая ее рукой. Смотришь на него, и на сердце становится удивительно спокойно. Хладнокровный парень.

Николай Жадан сидит рядом со мной и латает брюки.

- Чуешь, тезка, - говорит он и, щуря глаза, смотрит в небо. Жаворонки-то поют!

Я понимаю, на что намекает Жадан. Жаворонки зовут нас на волю. Впрочем, я и сам об этом не забываю. Чем теплее становятся дни, тем сильнее тянет на свободу. И теперь не проходит дня, чтобы Николай не завел разговора насчет побега. Иногда он начинает даже сердиться на меня: "Чего мы дожидаемся? Или ты думаешь, немцы сами раскроют ворота и выпустят тебя отсюда?"

Пожалуй, тезка прав. Дремать нечего. Конечно, лучше всего выждать какой-нибудь благоприятный случай. Но что делать, если случая не выпадает? Умирать в лагере и дожидаться дня, когда фашисты перестреляют нас, отступая?

- Знаешь, тезка, - снова начинает Жадан. - А у меня рана на ноге уже совсем зажила. Ей-богу, ничуть не болит.

Я понимаю: он хочет сказать, что в состоянии вынести все трудности побега. Дескать, не бойся, не отстану в дороге.

Я невольно улыбаюсь, глядя на него.

- Чудак ты человек, - говорю я ему. - Да я сам побаиваюсь, угонюсь ли за тобой, когда мы вырвемся отсюда. У нас недаром говорят: хромой больше ходит.

Тезка мой хохочет, как дитя, и приговаривает:

- Хитрый же ты татарин...