Между жизнью и смертью

– Он умер... Он умер, еще не родившись, там, в животе... – и она не выдержала. У женского организма есть замечательный природный предохранитель, срабатывающий в самый страшный момент и помогающий "стравить пар" ужаса и безысходности, – женщины начинают рыдать. Это-то и случилось с Корольковой, и она, заливаясь слезами и срывая голос, истерически закричала:

– Я ничего не знаю! Я пешка в этой игре! Я ничего не видела и ничего не знала! Сашенька, миленький, я ни в чем не виновата, поверь! Меня заставляли...

Она хватала его за руки, упала перед ним на колени, пытаясь обнять его ноги, но Банда, глядя на нее с нескрываемым отвращением, как последнюю падаль, отшвырнул ее от себя ногой. Наташка пролетела через всю комнату, больно ударившись спиной о стену.

– Убью, падла! – в какую-то секунду он рванулся к ней, и девушка, обмирая от ужаса, истошно завизжала, прикрывая голову руками, боясь, что он просто проломит ей голову, но вдруг Банда остановился. Его взгляд упал на валявшийся на полу журнал регистрации, и последняя надежда вдруг озарила его лицо.

"А вдруг... А вдруг там лежит Ольгин мальчик, просто-напросто незарегистрированный?"

Он схватил книгу и рванулся к стеклянной двери, за которой в беленьких аккуратных стерильных кюветах лежали дети.

– Куда? – попыталась остановить его Королькова. – Нельзя... "Намордник" хоть надень!

– Отстань!

Банда резко распахнул дверь, ступил в святая святых любого роддома и вдруг как будто натолкнулся на невидимую стену. Тишина, покой, стерильность этой палаты моментально подействовали на него отрезвляюще. Сделав шаг, он остановился, осматриваясь со странным чувством вины.

Дети лежали ровными рядами, такие маленькие, такие беззащитные в эти свои первые дни жизни.

Их крошечные красные и желтые сморщенные личики хранили выражение самого безмятежного покоя. Покоя, какой может быть только у новорожденных, еще не понявших, не осознавших, в какой страшный мир они попали, покинув уютную и безопасную утробу матери.

Почти все они спали, лишь два или три ребенка недовольно завертели головками, смешно зачмокали и наморщили носики, потревоженные криками Корольковой и резким стуком двери. Малыш у самой двери вдруг открыл глазки, малюсенькие, ничего не видящие голубовато-белесые глазки, и Банде показалось, что этот ребенок совершенно осознанно осуждающе на него смотрит, готовясь вот-вот расплакаться, кривя ротик в недовольной гримаске.

Парень поспешил ретироваться.

– Давай "намордник" и пошли со мной. Поможешь мне разобраться. И не реви ты! – прикрикнул он на Королькову, поднимая ее с пола. – А ну, успокойся!

Он шлепнул ее пару раз по щекам, унимая истерику, и сунул в руки стакан воды, жестом заставляя выпить. Стуча зубами о край стакана, Наташка сделала пару глотков, всеми силами стараясь сдержать рыдания.

– Я правда ни в чем не виновата...

– Я тебя и не обвинял. Прокурор разбираться и обвинять будет. А мне нужна твоя, помощь.

– Я помогу...

– Пей!

Он заставил ее выпить почти весь стакан и несколько раз встряхнул за плечи, заставляя прийти в себя.

– Успокоилась?

– Д-да, – все еще стуча зубами, выдавила из себя девушка, с надеждой взглянув на Банду.

– Вот и отлично. Давай мне "намордник". И побыстрее, – подтолкнул он ее к шкафам с пеленками и какими-то медицинскими приспособлениями.

– Сейчас... Вот, – она завязала ему марлевую маску, оставив открытыми только глаза. – И шапочку надень. Вот так... Тебе их нельзя трогать.

– Я и не буду.

– Что тебе там нужно?

– Мы сейчас пойдем вместе, и ты будешь мне показывать бирки, а я сверю их с книгой.

– Там нет сына Сергиенко. Правда, – она прямо посмотрела ему в глаза, и Банда понял, что она говорит искренне, но проверить все же было надо, и, поборов сомнения, он подтолкнул ее к палате новорожденных.

– Пошли...

Они обошли всех, и Банда обнаружил, что двух записанных детей не хватает.

– Где они?

– Рядом. Они недоношенные, лежат в специальных кюветах для поддержания...

– Веди, – он надеялся, что хоть там найдет сына Ольги. Но кроме двоих, числившихся в списке, никого, конечно же, не обнаружил.

Они вернулись в помещение для медсестер, и Королькова, закрыв глаза, устало опустилась на стул.

– Банда сорвал с себя маску и шапочку.

– Наталья, я советую тебе сказать, где ребенок Сергиенко.

– Я же уже говорила – не знаю я ничего, – равнодушно проговорила Королькова, не открывая глаз. – Тебе нужно – ты и ищи. А я лучше помолчу.

– Зря.

– Может быть.

Банда потоптался несколько мгновений на месте, не зная, как поступить дальше. Следовало бы, конечно, арестовать эту дуру, но почему-то вдруг ему стало жаль ее, запутавшуюся и несчастную. Он вспомнил, как пыталась эта девчонка соблазнить его, повинуясь приказу, и почувствовал себя уж совершенно неловко. Чтобы как-то справиться с этим, он подошел к ней ближе и, бесцеремонно приподняв подбородок, наклонился к самому ее лицу, пустому и равнодушному: