Междукняжеские отношения на Руси. Х – первая четверть XII в.

Против гипотезы А.В. Поппэ свидетельствует сравнительный анализ «набора» регалий, изображенных на монетах Владимира Святославича (венец, скипетр, пурпурные сапоги, трон), который привел М.Б. Свердлова и И.В. Петрова к выводу о том, что он соответствовал «комплекту» регалий, которым обладали византийские императоры и болгарские цари; однако исключение из этого «комплекта» державы заставило исследователей предположить, что статус Владимира все же не был полностью равнозначен императорскому[213]. Поэтому «имперскую демонстрацию» Владимира, зафиксированную в нумизматике, надо рассматривать на уровне притязаний, заявленных в одностороннем порядке, поскольку никаких свидетельств в пользу того, что эта демонстрация была санкционирована Константинополем, нет. Напротив, следует обратить внимание на тот факт, что в византийской историографии Владимир именуется «архонтом», тогда как, например, повышение статуса болгарских правителей (с «архонта» до «василевса») нашло отражение в трактате «О церемониях»[214]. Показательно, что сменивший Владимира Святополк, судя по первой эмиссии монет (датируемой 1015–1016 гг.), воспринял «имперские претензии» Владимира, но в 1018 г. по неизвестным причинам от них отказался, сменив императорские регалии на княжеские[215]. Относительно этой трансформации можно предположить, что в 1015 г. Святополк сознательно разыгрывал из себя политического преемника Владимира, чтобы заручиться поддержкой «кыян» в условиях надвигающегося столкновения с Новгородом, тогда как в 1018 г., заняв Киев при помощи поляков, он в этой поддержке уже не нуждался.

А.В. Поппэ игнорирует то обстоятельство, что только Нестор, автор «Чтения о житии о погублении Бориса и Глеба», созданного после церковного прославления князей-мучеников, опять же в косвенной форме сформулировал предположение, согласно которому Святополк будто бы полагал, что Борис станет наследником Владимира, что и обусловило его неприязнь к Борису, хотя тот ни о чем подобном не помышлял[216]. Не учитывает А.В. Поппэ ни результатов исследований В.А. Водова, А.П. Толочко и А.А. Горского, демонстрирующих, что царский («цесарский») титул употреблялся в Древней Руси эпизодически, являясь скорее литературным («этикетным»), а не реальным политическим отличием[217], ни наблюдений Дж. Ревелли, которые свидетельствуют о том, что подобные сюжеты являются не более чем «идеологической константой» агиографического жанра, призванной подчеркнуть исключительность фигуры правителя-мученика[218]. Данные наблюдения могут в полной мере отнесены к фразе: «…цесарским венцем от уности украшен, пребогатый Романе», на которую, как на главный аргумент в пользу гипотезы о десигнации, указывает исследователь. Таким образом, принимая во внимание специфику текста, в котором она читается, здесь можно видеть не столько исторический факт, сколько агиографический оборот[219], подобный тому, какой мы встречаем в позднейшей характеристике, помещенной в конце «Анонимного сказания» под названием «О Борисе, какъ бе възъръм»[220] и употребляемый с целью уподобления «цесарского венца» венцу мученика, подобно тому как летописец писал в рассказе о варягах-христианах, убитых язычниками (ПВЛ, 983 г.), что они «приимъша венец небесныи съ святыми мученикы и съ праведными»[221].