Межконтинентальный узел

Он попытался массировать шею; не помогло; друзья который уже год рекомендовали съездить в Цхалтубо: «Сказочный курорт, навсегда забудешь об остеохондрозе»; ладно, отвечал он, спасибо за совет, непременно поеду. Особенно сильно ломило, когда начинались нервные перегрузки; будь рядом жена, вмиг бы сняла массажем нудную, изнуряющую боль; как это прекрасно – прикосновение женщины, которая любит. Он вспомнил глаза Лиды, огромные, такие красивые, голубые и – когда смотрит на него – полные нежности, спокойного понимания. Лицо человека стареет, глаза никогда. Кто-то отлично сказал: «Счастье – это когда тебя понимают». А ведь действительно, подумал генерал, литература – явление необычное: можно написать несколько книг и не оставить после себя следа, а иногда простая, точная фраза гарантирует писателю посмертную память. Строка Некрасова: «Идет-гудет Зеленый Шум, Зеленый Шум, весенний шум!» – стала хрестоматийной оттого, что она живописна. Или короткое стихотворение Ахматовой: «В Кремле не надо жить, Преображенец прав, там зверства дикого еще кишат микробы, Бориса дикий страх и всех Иванов злобы, и Самозванца спесь взамен народных прав». Вся концепция Петра, прорубившего для России окно в Европу, заключена в этом стихотворении. Увы, в иных многостраничных поэмах словосотрясений много, а информация ахматовского толка отсутствует, рифмованное безмыслие.

…Генерал снял трубку, соединился с Конрадом Фуксом; Славин, ясное дело, был рядом:

– Никаких новостей?

– Ждем реакцию… А у вас?

Генерал вздохнул:

– Занимаюсь именно этим же.

– Самая трудная работа, – заметил Фукс. – Нет ничего более изматывающего, чем ожидание.

– Да уж, – согласился генерал. – Славина можно к аппарату?

– Он сам тянет руку, – ответил Фукс. – До связи.

– Спасибо. До связи.

– Здравствуйте, товарищ генерал! Как там у вас? Какие будут указания?

– Знаете, я что-то очень волнуюсь за Степанова…

– Я тоже…

– Может быть, все же позвонить ему?

– Но уж теперь-то любой разговор с ним фиксируется. За каждым их шагом смотрят…

– Почему они сами молчат?

– Полагаю, он ждет звонка от меня…

– Что об этом думает товарищ Фукс?

– Он согласен со мною: нам сейчас со Степановым просто невозможно войти в контакт…

Генерал раскурил сигару, хотя ночью поклялся себе, что до субботы не сделает ни единой затяжки, пыхнул, задумчиво посмотрел на странный, причудливой формы рисунок, образованный дымом – какая-то сюрреалистическая абстракция серо-голубого цвета на фоне деревянных, темно-коричневых панелей кабинета, – и тихо спросил:

– А вы убеждены, что Степанов выдержит, Виталий Всеволодович?

…В молодые годы, когда Славину довелось служить армейским офицером в Вене – восемнадцать лет, было ли когда с ним такое? «Жизнь моя, иль ты приснилась мне»; как же пронеслось время, – он судил о человеке прежде всего по лицу: сколь оно волевое, сильное; по осанке – в ней, считал он, проявляется отношение личности не только к себе, но и к окружающим; по манере одеваться. Элегантность, и только элегантность, – основное в одежде.

Потом Славина откомандировали переводчиком на Нюрнбергский процесс, и там он провел год, каждый день наблюдая людей, сидевших на скамье подсудимых.

Поначалу его потрясло лицо фельдмаршала Кейтеля – сильное, холеное, породистое, само, казалось бы, благородство! А какие страшные приказы подписывал этот человек?! Чудовищные по своему изуверству, не поддающиеся объяснению с точки зрения норм общепринятой морали. Геринг, хоть и осунувшийся, постоянно укрывавший ноги клетчатым шотландским пледом, в полувоенном кителе, постоянно хранил в уголках жесткого рта саркастическую улыбку; но иногда, особенно во время перекрестных допросов, когда чувствовал, как прокуроры загоняют его в угол, забывал о придуманной, тщательно отрепетированной маске, лицо резко менялось: обрюзгшая баба, готовая вот-вот сорваться в истерике… А Шахт? Банкир, плативший деньги Гитлеру и финансировавший создание гестапо? Само благородство, добрый дедушка. А интеллигентность и достоинство на лице рейхсминистра восточных территорий Альфреда Розенберга? Но ведь именно он приказал вырезать «примерно (его слова) тридцать миллионов славян и всех без исключения евреев», признанный автор антирусской и антисемитской доктрины национал-социализма… Когда Розенберга вели на казнь, лицо его, как рассказывали очевидцы, стало как студень, тряслось мелкой дрожью, он норовил упасть на колени и, вымаливая пощаду, поцеловать высокие башмаки американских солдат, которые волокли его к виселице; Кальтенбруннер плакал; Риббентроп потерял сознание; только редактор погромного нацистского «Штюрмера» Юлиус Штрайхер сам шел к виселице, задрав голову, истерически выкрикивая: «Вы еще пожалеете об этом, янки!»

Нет, сказал себе тогда Славин, все же физиономистика – спорная наука, если вообще ее можно называть наукой. Нельзя судить о человеке по лицу и осанке, а тем более по тому, как он одевается, – это дань юношеским представлениям о людях.