Межконтинентальный узел

Но это он мне все потом рассказал, добрый старый Менарт. Сначала он позвонил в Кельн, в редакцию журнала АПН “Совет Унион хойте”, и попросил Володю Милютенко привезти меня к нему: “Я знаю книги Степанова, было бы очень интересно встретиться с ним лично, я прочитал, что он сейчас в Западной Германии, пожалуйста, приезжайте ко мне, жить будете в моем доме, угощу мужским обедом, есть о чем поговорить… Добирайтесь до Баден-Бадена, сворачивайте на Шварцвальд, зайдите в отель на выезде из города, что напротив курортного комплекса, и попросите портье соединить вас со мной. Я отвечу «цвай-драй, цвай-зекс», а вы отзовитесь: «Милютенко». Через пятнадцать минут я приеду за вами, иначе вы запутаетесь в наших маленьких лесных дорожках, их бесчисленное множество, не стоит рисковать…”

Вот так мы к нему и приехали… Глаза у него тогда были какие-то водянистые, серо-прозрачные, настороженные, очень цепкие, изучающие; говорили о нашей литературе чуть не до утра, он выписывал все наши журналы, они кипами валялись на диванах, полу, на подоконниках; в огромной комнате, которая была и кабинетом и столовой, главным, определяющим ее сущность, а значит, и сущность ее владельца был бронзовый бюст графа фон Штауффенберга, подложившего мину под стол Гитлера в “Вольфшанце”.

Утром мы пошли гулять по Шварцвальду; вот уж действительно “черный лес”: громадные ели, никаких других деревьев… А как он тогда бегал, старый Клаус?! Идет-идет по тропинке, а потом как припустит! “Господа, йогинг[13] гарантирует мне еще по меньшей мере десять лет творческой активности… И фаворитки, кстати, не жалуются. Мужчина вневозрастен, если не курит, бегает, соблюдает разгрузочные дни и одержим работой…”

…Сижу пишу тебе это грустное письмо; дом Менарта во Фрейденштадте пуст, нет света в окнах; отсутствие; я просто не мог не приехать сюда; с возрастом влечет к тем местам, с которыми связаны какие-то важные этапы жизни; видимо, прикосновение к трагической памяти высекает чувство… Письмо это я отправлять не стану, вряд ли дойдет, передам в Москве, а может, и не передам, но все равно не могу не написать, больно уж многое вспомнилось…

Ты себе не представляешь, Виталик, как был Менарт в ту пору дремуч, говоря о нашей литературе! И это он, который по-русски говорил, как мы с тобой! А другие? Чего от них ждать?

“Но вы же не можете не согласиться, Дмитрий Юрьевич, что русские писатели не имеют права на свободу выражения собственной точки зрения?! Партийный аппарат распределяет заказы на тематику!” – “и с «Хождением по мукам» так было? И с «Разгромом»? И с «Лейтенантом Шмидтом» Пастернака? И с Паустовским? С Леоновым? Бабелем? Пильняком?” – “Да, но ведь Бабель и Пильняк погибли!” – “А кто про это открыто сказал миру на Двадцатом съезде? Мы, Клаус, мы сами!” – “Вы меня, пожалуйста, называйте Николай… Николай Германович. Я очень люблю свое русское имя. Меня маменька звала «Колечка». Я в Москве только с русскими мальчиками играл. По-немецки говорили только за обеденным столом, чтобы не забыть язык предков… Если бы не первая империалистическая, мы бы никогда не уехали в Германию… Но в четырнадцатом, увы, нам пришлось. А если не тогда, то в семнадцатом бы выгнали… Шоколадную фабрику деда национализировали, дом отца заселили…”

Через месяц он позвонил мне в Бад-Годесберг: “Буду по делам в Бонне, хотелось бы увидаться”. – “Приезжайте. Можно остановиться у меня, дом достаточно большой”. – “Но я никого не стесню?” – “А кого стеснять? Я пока один”. – “Ах, как это мило с вашей стороны! Тогда так: мой поезд выходит в девять ноль три, в четырнадцать часов у меня обед с директором «Цайта» графиней Марион. Он продлится до пятнадцати двадцати. Затем, в пятнадцать тридцать пять, встреча в бундестаге с Циммерманом. Только, пожалуйста, не браните его сразу. Он умный человек. Беседа будет продолжаться сорок минут, пятнадцать минут на дорогу до вашего дома, значит, я приеду в шестнадцать тридцать. Вас это устраивает? Если назначена какая-то встреча, я готов обождать в буфете бундестага”. – “Встречи назначено не было, жду…”

И что ж ты думаешь?! Он приехал минута в минуту. Ну и пунктуальность! Мне, между прочим, рассказывали, как в первые месяцы совместной работы с итальянцами и немцами на строительстве Волжского завода наши шоферы ярились: “Привез, понимаешь, цемент с опозданием на пять минут, а они не берут! Что ж мне, выбрасывать его?!” – “Извольте соблюдать график!” Тогда наши ребята решили ударить по перевыполнению: привезли цемент на пять минут раньше срока. А те: “Нам такой цемент не нужен, пока вы будете ждать разгрузки, цемент потеряет свои свойства”. Ну конечно же шофера в райком: “Провокация! Издевательство над русским рабочим!” Секретарь умный попался, ответил: “А что б вам, ребята, не попробовать минута в минуту?! Неужели не под силу?!”