Межконтинентальный узел

Славин пришел к этому заключению после того, как Груздев положил перед ним кипу папок, в которых были собраны беседы со всеми, кто знал Кулькова или даже встречался с ним в течение последних двадцати пяти лет. Савватеев, кандидат наук из института, заметил между делом, что Кульков, учась в аспирантуре (диссертацию тогда не защитил, профессор Иванов помог с л о ж и т ь ее много позже, практически написав от начала до конца), болезненно, с какой-то даже истеричностью относился к успехам своих соучеников.

- Послушайте, полковник, - сказал Славин, - а не посмотреть ли вашим коллегам все персональные дела профессора Иванова? Раньше завистники - в лице Сальери - давали яд, нынешние пишут анонимочку, но это, пожалуй, еще пострашнее яда, можно долго наслаждаться видом мучений оболганного. Воистину: "Ах, какая благодать кости ближнего глодать!"

Дело профессора затребовали из архива научного центра - пухлое; бумажка подшита к бумажке; неподписанное грязное заявление, с которого, еще в молодости, начались все его катавасии, было напечатано на машинке; просчитали на компьютерах, и оказалось - Славин поначалу ничего не мог понять, а потом лицо его внезапно перекосила гримаса какой-то яростной гадливости, - что о т с т у ч а л и заявленьице на пишущей машинке самого Иванова; каково?! Славин позвонил профессору, договорился о встрече, предложил увидеться в кафе. Выехал сразу же, полагаясь на то, что беседа окажется саморегулирующей; времени на подготовку не было, полнейший цейтнот.

- Что вы грустный? - спросил Иванов, мазанув своими маленькими, кабаньими глазками осунувшееся лицо Славина.

- Любимая бросила, - ответил тот. - Хожу по пустой квартире, думаю, как бы поскорее удрать на море, предварительно закончив очерк о вашем брате...

- Если бросила, очерк не получится... Работа идет хорошо лишь в моменты влюбленности: подъем душевных сил, желание самоутверждения, смутная надежда потрясти ту, которой отдал сердце...

- У кого как, - возразил Славин. - Один мой приятель, композитор, лучше всего работает, когда его бросает очередная жена... "Страдание угодно моей душе, - уверяет он меня. - Без страданий не было бы Достоевского". Когда я заметил, что Тургенев состоялся на иной концепции, как, впрочем, и Толстой, он обвинил меня в непонимании нашего национального духа...

- Не сердитесь на него, - вздохнул Иванов. - За вольно трактуемое понятие национального духа прячутся, как правило, беззащитные люди, неуверенные в себе, полагающиеся на спасительную множественность...

Славин усмехнулся:

- Мои слова.

- Я не честолюбивый, - усмехнулся Иванов. - Считаете своими - и считайте на здоровье, какая разница чьи, в конце-то концов.

- Я хочу вам предложить мороженое с вареньем и тортиками... Как отнесетесь к такой перспективе?

- Положительно.

- Все-таки наше мороженое самое вкусное, нигде в мире нет вкусней...

- Ну уж! - возразил Иванов. - Ничего подобного! По мне, самое вкусное мороженое у французов...

- Да? - удивился Славин. - Странно, я полагал, что уж в чем в чем, а в мороженом мы уверенно обогнали передовые капиталистические страны... Вы, кстати, где были за границей последний раз?

- В Берлине.

- А до этого?

- Не помню... Кажется, в Будапеште...

- А в Париже когда были?

- Когда меня еще к буржуям пускали... В семьдесят первом, по-моему...

- А почему потом перестали пускать?

- Занялся новой темой... Закрытая, как у нас говорят... Ну и... Меня, кстати, это не очень и трогает... Я здесь люблю жить. Да и потом с нашими-то командировочными на Западе себя чувствуешь как бедный родственник... Я в Альпах хотел подняться на фуникулере, снежные поля посмотреть, так один билет тридцать швейцарских франков стоил... Чуть не половину того, что дают на день! Ну их к черту! Здесь я человек, а там ходячий арифмометр: броди мимо витрин и подсчитывай, кому что купить, а в номере грызи сухую колбасу! Срам... Я привык жить широко... Здесь. Дома.

- Вас перестали пускать не из-за того, что вы занялись закрытой темой, Георгий Яковлевич, - грустно заметил Славин. - На вас анонимку написали... Очень подлую. С этого все дело и закрутилось...

- Так их на меня все время пишут. - Иванов пожал плечами. - Я привык. Человек ко всему привыкает... Это в молодости возмущаются, ищут правду... А в моем возрасте приходится экономить время; я теперь и в горы беру с собой работу, и на море... Это в радость, если работать интересно, к а й ф, как говорят молодые.

- А кто еще занимался темой, аналогичной вашей?

- Черт его знает... Как-то меня это не интересовало... Хотько занимался, Влас Хотько, профессор из Киева... Очень интересный теоретик... Вайцман... Фима Вайцман... Вот и все, кажись...

- Так ведь кандидатская почти на такую же тему была у этого... Вылетело из памяти... Что-то связано с сумками... Иванов рассмеялся:

- У Кулькова? Сюжет из Чехова, лошадиная фамилия... Нет, диссертация Гены не в счет...

- Что, не интересная?

Неуловимая улыбка тронула тонкие, жесткого кроя, губы Иванова; интересно, что он ответит, подумал Славин; сам же ему писал диссертацию...