Межконтинентальный узел

П е н ь к о в с к и й: Я об этом писал и обращался с данной просьбой не по своей инициативе. Когда я написал бумажку о своем согласии работать с английской и американской разведками, мне разведчики посоветовали сделать такую приписку, заявив, что через несколько лет это пригодится, и я послушал их совета. Машинально написал.

В о п р о с: Машинально?

П е н ь к о в с к и й: Они мне подсказали, и я сделал несознательно приписку о том, что прошу предоставить мне гражданство США или подданство Великобритании.

В о п р о с: Какими конкретными мотивами вы объяснили свою просьбу?

П е н ь к о в с к и й: Ничего я не объяснял по этому вопросу. Это было сделано несознательно.

И генерал, не удержавшись, заключил чтение одним лишь словом, каллиграфически выведенным на маленьком листке: "в р а г".

"Мой любимый!

Вообще-то слово "мой" к понятию "любимый", наверное, неприложимо, поскольку любовь добра и принадлежит всему человечеству, а "моей" может быть кукла, авторучка, шапочка. "Мой кот, шарф, шкаф, вклад в сберкассу". Умом я это понимаю, но дрянное чувство собственности, подчеркивание своего права владения, ничего не могу поделать с собой, все мы, бабы, одинаковые.

Ты себе не представляешь, как я обрадовалась твоей длиннющей телеграмме о проблемах восточной медицины, я отвечу, только чуть позже, ладно?

О чем тебе рассказать? Про то, о чем я мечтаю? Во-первых, ты и сам об этом знаешь, а потом, верных слов не подберешь; хотя я к словам отношусь сдержанно - к этому приучила профессия; разговариваешь с пациентом, вертишь его перед рентгеном, видишь в легких сетчатые дыры, то есть рак в последней стадии, понимаешь, что бедняге осталось жить считанные недели, и ведь ничего рождаются какие-то слова, складываются во фразы, ничего не попишешь: врачебная этика, обязана хранить спокойствие, шутить и улыбаться, причем не натянутой, заданной улыбкой, какой обмениваются воспитанные супруги после очередной ссоры, чтобы дети, упаси бог, ничего не заметили, а настоящей, искренней даже. Знаешь, раковые больные обостренно чувствительны, постоянно ощущаешь внутреннюю напряженность, общаясь с ними: только б не открыть себя, только б оставить человеку два гроша надежды...

Здесь, кстати, в открытом кинотеатре показывали этот старый итальянский фильм; когда я была маленькой, училась, кажется в пятом классе, эта картина казалась поразительной, выворачивающей душу, а сейчас совсем другое ощущение; жаль, ничто так быстро не стареет, как женщина и кино. Я даже выдвинула рабочую версию: и фильм, и я, женщина, все-таки поначалу живем чувством. Логика куда более долговечна, согласись. Она сильна до той поры, пока на смену существующей доктрине не приходит качественно новая; естественная замена старого новым; а с чувством все сложнее и непонятнее, потому что оно неподвластно логике и подчиняется своим законам, увы, часто физиологическим.

...Море шумит за окном, шуршит галька, луна как пятак, повсюду в барах слышна музыка, а я сижу в номере и сочиняю послание - только для того, чтобы родилось ощущение твоего соприсутствия. Мы ведь с тобою ни разу вместе не отдыхали, Виталик, ни разу за восемь лет. Я заранее соглашаюсь с твоим доводом, что и это очень хорошо: во время разлук аккумулируется нежность. Но ведь я понуждаю себя соглашаться с этим, причем не без труда, потому что чем дальше, тем отчетливее ощущаю в себе такую женщину, которая очень хочет иметь детей, похожих на тебя, ездить с тобою на море, видеть тебя чаще, и ничего я с этим не могу поделать, хотя знаю, что у тебя совсем особый взгляд на все эти дела, да и на наши отношения тоже.

По утрам я стала долго рассматривать свое лицо в зеркале: тридцать шесть лет, для женщины это немало. Помнишь, Пушкин писал о какой-то из своих подруг: она старуха, ей уже двадцать шесть лет. Бррр, страшно!

Три дня назад на катере примчался Вова Гумба с друзьями и утащил меня на Золотой Берег; конечно же, в доме пахнет дымом, суетятся женщины в черном, жарится козлятина, на столе рыба пяти сортов, сыр с гор, тосты за тебя и Степанова особенно красивые, прекрасные грузинские песни, а после Вова читал на абхазском монолог короля Лира - озноб пробирает, как здорово.

Был еще какой-то гость из Москвы; он подсел ко мне и начал говорить о сюрреализме, обсуждал вопрос, будут ли читать Шекспира в будущем веке, потом перешел на обсуждение новинок американского кино, пригласил на просмотры: оставьте телефон, я за вами заеду; Алябрик тут как тут, обнял его, сказал, что звонят из Сухуми; вернулись они через десять минут, гость больше ко мне не подсаживался и избегал смотреть в мою сторону - горцы умеют постоять за подругу того, кого они чтут.

Да, Виталик, пожалуйста, позвони санитарке Марии Ивановне, пусть она зайдет ко мне в квартиру и польет цветы, я совсем забыла ей написать в памятке. Пожалуйста, извини эту мою просьбу, но по телевидению говорят - в Москве стало жарко, больно представлять, как мои цветы медленно умирают на подоконниках и балконе от пыльного, бензинового солнцепека...