Межлуние

— Разумеется. Вместе с Сарой, — последовал устный ответ, а на бумаге появилось:

— «Я спас вилонский ковен. Ни одна дава не попала в паноптикум и не была убита. Я знал о Кармеле задолго до тебя. Заставив тебя разыскивать гримуар, мне удалось раскрыть ее ложь, поскольку ни одна дава никогда не расскажет о нем, а заберет себе».

Мастер притронулся к полям шляпы, отдавая Торе дань уважения и покинул его дом.

* * *

Едва забрезжил рассвет, и распахнулись первые окна, как горожане услышали призыв, повторяемый бродящими по улицам и переулкам послушниками: — «Жители города Вилона, извещаем вас, что священный суд инквизиции королевства Эспаонского торжественно совершит аутодафе сегодня, 29 Септимия, и что все те, кто так или иначе примет участие в совершении или будет присутствовать на указанном аутодафе, воспользуется всеми духовными милостями, какими располагает ромский первосвященник».

Среди столичных жителей нашлось достаточно охотников до зрелищ, стекающихся в ручейки, постепенно наполняющих улицы. О нет, они не жаждали увидеть ритуал прощения раскаявшихся в грехах. Их мысли подобно стае стервятников, вращались вокруг воздвигнутых столбов, указывающих в небо. Они грезили отблесками прожорливого огня и криками умирающих в агонии. Бурлящие от предвкушения особенного зрелища, живые реки наводняли центр Вилона, где было подготовлено место казни.

Всю ночь мастеровые торопливо сбивали трибуны и подносили дрова для костров, изменяя облик Заветной площади. Не забыли и про клетки, поставленные на колеса, в ночи доставленные к тюрьме. Запряженные в них ослы являлись живым символом упрямства и глупости, присущим еретикам.

В это же время просторный двор тюрьмы наполнялся заключенными, отправляемыми на общественный акт веры. Одетых — кто добровольно, а кто насильно, в сан-бенито, объединяли выписки из постановлений инквизиционного трибунала, приколотые к груди арестантов. Снующие между ними монахи решительно подавляли своевольное выступление и вставляли стальной кляп всякому возмутившемуся. Среди них выделялись обреченные, кому не доведется встретить закат и увидеть новолуние. А в самом центре двора, будто маяк среди колыхающихся волн, выделялась сидящая черноволосая девушка. Она не могла стоять и смотрела ввысь, на прекрасные облака, неспешно проплывающие над каменным колодцем стен. Казалось, ее не заботило происходящее, и лишь созерцание голубой безмятежности над головой имело единственный смысл.

К восьми часам утра перед паноптикумом выстроилась колонна, зажатая между двумя рядами Ликов аллеи Святых Мучеников. Торжественное шествие возглавлял цех угольщиков, представленный здесь не менее чем сотней человек, вооруженных пиками и мушкетами. За ними выступали монахи Догматического Ордена, не уступающие им числом. Они как паству вели за собой Ревнителей инквизиции, собранных из числа одобряющих действия Собора и методов паноптикума в частности. За этим множеством сторонников клира угадывались очертания повозок, выехавших из раскрытой пасти тюрьмы. Как только заключенные оказались снаружи, в арьергарде собрались инквизиторы. Замыкала колонну колесница председателя трибунала священной инквизиции, взятая в каре телохранителями в доспехах.

Таким составом, и в данном порядке, собравшиеся выступили к площади. Не смотря на трагический повод, каждый из участников, за исключением подозреваемых в ереси, имел исключительно величественный и серьезный вид. Иным словом, не посвященный в дела Купола посчитал бы, что случайно попал на какой-то праздник, и лишь узнав о конечной цели процессии, скорее всего, изменил бы свое мнение.

Вступив на старинное мощение площади, колонна распалась, и осужденных усадили на подготовленную для них трибуну. Дождавшись, пока важные гости, без которых не обходилось ни одно аутодафе, займут свои места, главный инквизитор Эспаона кардинал-епископ Себастьян де Анкарри с чувством зачитал вслух клятву, обязуясь сохранять догматы и символы веры, и искоренять ересь. Согласно традиции, присутствующие повторили за ним каждое произнесенное слово. Выполнив свой долг, он уступил слово кардиналу Александру Серра, выступившего с пламенной проповедью во имя борьбы с ересью.

Сидящая среди других обреченных Аэрин не слушала проникновенную речь, и рассматривала наблюдателей, с нетерпением ожидающих ее смерти. Вот они, те самые лица, под светом солнца казавшимися позолоченными масками, под которыми прятались порочные стремления. Увы, их выдавали глаза, отражающие безумный огонь, разгоревшийся как только им стоило приблизиться к месту казни. Он вырывался при каждой произнесенной ими фразе и, порой, угадывался в ином движении. Еще немного и под их нетерпеливыми взорами вспыхнет приготовленное масло.

Она не сразу заметила произошедшие изменения и только по интонации определила, что сменился выступающий. Теперь это был чтец инквизиции, зачитывающий приговоры. К тому времени, как он приступил к провозглашению имен, клетки, в которых доставили осужденных, сняли с колес и установили перед трибуной.