Межпоколенческая коммуникация

Правда, не совсем типично для взаимных самораскрытий то, что собеседник мужчина в пьесе раскрывается гораздо больше, чем персонаж женского пола. Согласно экспериментальным данным (Dindia 2000), при общении женщины раскрываются больше перед женщинам, чем мужчины при разговоре с мужчинами; женщины раскрывают больше женщинам, чем мужчины при разговоре с женщинами, и наконец, женщины раскрывают больше мужчинам, чем мужчины при разговоре с женщинами. В следующем примере из той же пьесы А. Н. Островского «Пучина» самораскрытие Кисельникова приобретает характер полного и безоговорочного саморазоблачения. Представляется, что в данном случае самораскрытие, чем то напоминающее процесс полного и глубокого выдоха, может иметь и терапевтический эффект, возможно не вполне осознававшийся драматургом.

Кисельников. Погуляев! Ты возьми к себе матушку и Лизу, а меня не бери.

Погуляев. Отчего же?

Кисельников (тихо). Знаешь ли ты, кого ты пригреть хочешь?.. Мы с тестем... мошенники! Мы все продали: себя, совесть, я было дочь продал... Мы, пожалуй, еще украдем у тебя что-нибудь. Нам с ним не жить с честными людьми, нам только торговать на площади! Нет! Ты нам только изредка когда давай по рублику на товар наш, больше мы не стоим.

Анна Устиновна. Что ты, Кирюша, что ты!

Лиза. Папенька, не оставляйте нас.

Погуляев. Что ты за вздор говоришь!

Кисельников. Нет, Погуляев, бери их, береги их; Бог тебя не оставит; а нас гони, гони! Мы вам не компания, — вы люди честные. У нас есть место, оно по нас. (Гестю.) Ну, бери товар, пойдем. Вы живите с Богом, как люди живут, а мы на площадь торговать, божиться, душу свою проклинать, мошенничать. Ну, что смотришь! Бери товар! Пойдем, пойдем! (Сбирает свой товар.) Прощайте! Таландоля, иди за мной... (Уходит.)

(«Пучина», самораскрытие Киселева в присутствии матери, дочери и друга детства, финал пьесы)

В литературе отмечается, что при самораскрытиях женщины склонны раскрывать более личные факты, чем мужчины, которые в целом раскрывают меньше негативной информации. Причем женщины с экстравертными свойствами характера, и с высокой самооценкой меньше стесняются глубоких и часто негативных самораскрытий. Самораскрытия в беседах взрослой дочери и матери повторяются во многих пьесах А. Н. Островского, тогда как, судя по нашим наблюдениям, в современной жизни больше подобных самораскрытий происходит в беседах с подругами близкого возраста:

Лидия. Разве вам легче будет, если я буду плакать вместе с вами? Ну скажите, maman, разве легче?

Надежда Антоновна. Разумеется, не легче.

Лидия. Так зачем же, зачем же мне-то плакать? Зачем вы навязываете мне заботу? Забота старит, от нее морщины на лице. Я чувствую, что постарела на десять лет. Я не знала, не чувствовала нужды и не хочу знать. Я знаю магазины: белья, шелковых материй, ковров, мехов, мебели; я знаю, что когда нужно что-нибудь, едут туда, берут вещь, отдают деньги, а если нет денег, велят commis (приказчикам) приехать на дом. Но откуда берут деньги, сколько их нужно иметь в год, в зиму, я никогда не знала и не считала нужным знать.

Я никогда не знала, что значит дорого, что дешево, я всегда считала все это жалким, мещанским, копеечным расчетом. Я с дрожью омерзения отстраняла от себя такие мысли. Я помню один раз, когда я ехала из магазина, мне пришла мысль: не дорого ли я заплатила за платье! Мне так стало стыдно за себя, что я вся покраснела и не знала, куда спрятать лицо; а между тем я была одна в карете. Я вспомнила, что видела одну купчиху в магазине, которая торговала кусок материи; ей жаль и много денег-то отдать, и кусок-то из рук выпустить. Она подержит его да опять положит, потом опять возьмет, пошепчется с какими-то двумя старухами, потом опять положит, a commis смеются. Ах, maman, за что вы меня мучите?

Надежда Антоновна. Я понимаю, душа моя, что я должна была скрыть от тебя наше расстройство, но нет возможности. Если остаться в Москве, — мы принуждены будем сократить свой расход, надо будет продать серебро, некоторые картины, брильянты.

Лидия. Ах, нет, нет, сохрани бог! Невозможно, невозможно! Вся Москва узнает, что мы разорены; к нам будут являться с кислыми лицами, с притворным участием, с глупыми советами. Будут качать головами, ахать, и все это так искусственно, форменно, — так оскорбительно! Поверьте, что никто не даст себе труда даже притвориться хорошенько. (Закрывает лицо руками.) Нет! Нет!

(«Бешеные деньги», болезненные самораскрытия 24-летней дочери в разговоре с пожилой матерью)