Межвидовой дрифт Гейзлера (СИ)

Дверной колокольчик тихо звякнул, и в кофейню ворвался растрепанный темноволосый мужчина в модных очках, потертых джинсах и темно-зеленом осеннем недоразумении, похожем на пуховый жилет, которые обычно носила «модная» молодежь, надетым поверх темной толстовки с длинными рукавами до локтя украшенными каким-то рисунком. Германн несколько секунд всматривался в руки посетителя и не сразу понял, что заставило его задержать взгляд. Цветные рукава. Это была вовсе не ткань толстовки, а настоящая живая кожа, покрытая пестрыми татуировками. « Что за идиот» - презрительно подумал математик, отпивая кофе, и посмотрел на часы. А затем этот самый «идиот» неожиданно замахал ему рукой и целенаправленно подошел к столику.

- Германн Готтлиб, верно? – с веселой улыбкой спросил мужчина, и у математика нехорошо екнуло сердце.

- Мы знакомы? – настороженно спросил Германн, с ужасом глядя, как татуированный мужчина усаживается напротив.

- Не лично, мы только переписывались. Ньютон Гейзлер, - биолог протянул руку, и воспоминание потонуло в ярко голубом свете.

И снова ускоренные образы жизни. Новые споры с женой и спасительное предложение вступить в программу «Егерь». Военное руководство и огромные ангары, где проводился сбор, кабинеты разработок.

А затем из голубого света начало вырываться воспоминание, которое Германн узнал еще до того, как оно собралось в ясный образ. Достаточно было почувствовать запах дыма и пыли, услышать еще в отдалении сигнал тревоги, и Готтлиб с липким ужасом осознал, какое воспоминание вырвалось из его сознания.

От жара слезились глаза, и все тело пронизывал механический шум и скрежет металла, а в ушах стояли крики на разных языках. Вой сирен, гулкий, пробирающий до самой глубины души, оглушающий сигнал Егеря. Боль пульсировала и разрывалась сотнями вспышек, закрывала обзор. Он почти не видел, что происходит вокруг, лишь пытался отползти по скользкому от какой-то жидкости полу, усеянному обломками оборудования, но только резал руки об осколки, и тело разрывала новая волна боли. Крик о помощи не слышен за общим шумом, и в дальней части лаборатории послышался новый взрыв. Германн с трудом приподнимается и сквозь дрожащую пелену жара, с ужасом, леденящим все тело, видит искореженную балку, переламывающую его ноги. От боли дрожат руки, упираясь в бетонный блок. Новый крик…

Нейросвязь напористо прорывалась сквозь воспоминания, до боли подробно вскрывала их, выворачивая наизнанку, выставляя на обозрение Ньютона каждую деталь, которую Германн так старательно пытался забыть.

Дрожащие исцарапанные руки сдвигают пыльную балку, от страха шум отходит на второй план, и все, что остается реальным – железный изогнутый прут, пронизывающий окровавленную ногу насквозь. Сталь выходит из живой плоти, на его шершавой поверхности размазана кровь и все еще стекает тонкими каплями по пруту, к разорванной ткани брюк.

Воспоминание словно вытолкнуло навязчивое внимание чужого сознания, отбросило его вперед, не позволяя и дальше видеть этот образ.

И снова Ньютон. Просторные кабинеты, доска и студенты, дополнительные исследования, первая успешная детоксикация кайдзю блю. За все это время Германн не увидел рядом с Ньютоном ни одного близкого друга. Хоть биолог и был до ужаса общительным, почему-то никто не мог быть с ним слишком долго. До Гонконгского шаттердома. Германн видел себя глазами друга, видел как Гейзлер привыкал к нему и изучал его поведение, старался сблизиться и совсем не держал зла на математика из-за их ссоры в первую встречу три года назад. Все с чистого листа, и Ньютон искренне хотел наладить отношения с новым коллегой, хоть Германн неизменно оставался с ним холоден и, так же, как и со всеми остальными, пытался держать Ньютона на расстоянии. Вот только ни строгость математика, ни разделительная линия не могли остановить Гейзлера.

«Мы ведь похожи» - одна из множества мыслей Ньютона, окрашенная надеждой и теплом, разливающимся от груди по всему телу. И с каждым воспоминанием Германн все больше и больше видел себя, и чувствовал, как крепнет эта надежда в душе биолога. Вечные споры и препирания, разговоры и просто работа бок о бок. Всегда вместе, пусть и общим была только работа, Ньютон наслаждался этим положением. И полюбил все, что было связано с Гонконгской базой. Рабочие дни сливались в размытое пятно, и только образ Германна оставался четким и вызывал все большее чувство, и Ньютон даже не замечал этого. Просто старался всегда быть рядом, пока и этого стало недостаточно.

С громким лязгом захлопнулись огромные челюсти кайдзю, и все вокруг зарябело от часто сменяющихся воспоминаний из первого дрифта.

Темнота, страх и боль в висках, все тело бьет крупная дрожь, а сердце испуганно колотится в груди.