Мезонин поэта

С этого дня утонувший в старом тенистом саду радушный дом Щепкина у Каретного ряда, в Спасском переулке, сделался для Гоголя неизменным пристанищем в его долгих прогулках по Москве. Часто приносил он сюда в заветном портфеле новую комедию и читал ее труппе Малого театра, показывая актерам, как именно нужно им исполнять ту или иную роль. Щепкин считал, что Гоголь обладал непревзойденным сценическим дарованием. С. Т. Аксаков, вспоминая чтение Гоголем «Женитьбы», пишет: «на сцене… эта комедия не так полна, цельна и далеко не так смешна, как в чтении самого автора».

17 октября 1839 года Гоголь читал у Аксаковых начало комедии «Тяжба» и большую главу из «Мертвых душ». С ним приехали Щепкин и близкий друг Пушкина П. В. Нащокин. Присутствовавший на вечере И. И. Панаев описал, как все происходило.

Сперва Гоголь отнекивался (очевидно, чтобы сильнее распалить слушателей), затем «нехотя подошел к большому овальному столу перед диваном, сел на диван… опять начал уверять, что не знает, что прочесть, что у него нет ничего обделанного и законченного… и вдруг икнул раз, другой, третий… Дамы переглянулись между собою, мы не смели обнаружить при этом никакого движения и только смотрели на него в тупом недоумении.

— Что это у меня? точно отрыжка? — сказал Гоголь и остановился. Хозяин и хозяйка дома даже несколько смутились… Им, вероятно, пришло в голову, что обед их не понравился Гоголю…

Гоголь продолжал:

— Вчерашний обед засел в горле, эти грибки да ботвиньи! Ешь, ешь, просто черт знает, чего не ешь…

И заикал снова, вынув рукопись из заднего кармана и кладя ее перед собою…

— «Прочитать еще «Северную пчелу», что там такое?..» — говорил он, уже следя глазами свою рукопись.

Тут только мы догадались, что эта икота и эти слова были началом чтения драматического отрывка… Лица всех озарились смехом… Щепкин заморгал глазами, полными слез…»

На сей раз в уютной гостиной Аксаковых, переехавших из Афанасьевского переулка в дом Штюрмера на Сенном рынке, не было уже того молодого человека в поношенном сюртуке, с чуть намечающейся рыжеватой бородкой и лихорадочным блеском слегка выпуклых задумчивых глаз, который четыре года назад протянул в этой гостиной руку своему сверстнику и, сдерживая короткий сухой кашель, хрипловатым голосом представился:

— Белинский.

…Привычным движением запахнув халат и зябко поеживаясь, он подошел к окну, нерешительно побарабанил пальцами по стеклу и неожиданно отворил сразу обе фрамуги. В лицо пахнуло запахом прелой земли и жасмина. В чистом утреннем небе над Девичьим полем оголтело носились ласточки. Огромный, запущенный погодинский сад искрился каплями росы.

Гоголь присел на подоконник, потрогал отцветающую гроздь сирени и непонятна чему улыбнулся. Потом затворил окно, медленно вернулся к конторке, бесцельно вроде бы передвинул на верхней доске маленький стеклянный стаканчик для лекарств с золоченым бордюром по ободку и другой, фарфоровый, в форме бочонка, в котором держал перья и карандаши, повсюду возил его с собой и даже собственноручно склеил, когда тот треснул. Неуверенно потянул из него тщательно очиненное перо с глянцевым сизым концом, отложил, взялся за то, что пожиже и покороче, и уже сосредоточенно обмакнул в чернильницу, откинув левой рукой обложку тетради…

Он особенно дорожил этими ранними часами, когда дом еще не наполнили детские голоса и можно в тиши и покое изготовиться к трудам дня.

Еще в начале 1836 года Погодин приобрел настоящую городскую усадьбу, превратившуюся со временем в яркую достопримечательность культурной Москвы. «В его доме в известные дни собирались все находившиеся налицо в Москве представители русской науки и литературы в течение многих последовательных периодов их развития, от Карамзинского до Пушкинского и Гоголевского включительно, и до позднейших времен. Сменялись поколения и направления: он один не менялся и был в постоянном дружеском общении с людьми всех возрастов и классов».

Здесь читали свои произведения Островский и Писемский, выступали с устными рассказами Щепкин, Садовский, Горбунов, играл Н. Рубинштейн, бывали Пушкин, Аксаковы, Хомяков, Тургенев, Тютчев, Л. Н. Толстой. Последний запечатлел погодинский дом на страницах «Войны и мира», в главе, где Пьера Безухова приводят на допрос «в большой белый дом с огромным садом. Это был дом князя Щербатова», приобретенный затем Погодиным.

В одном из флигелей он содержал пансион, в котором учился Фет. В основном же здании помещалось редкостное Погодинское древлехранилище. Древние летописи, грамоты, автографы Каятимира, Ломоносова, Державина, Суворова, Румянцева и других, личные письма и бумаги Петра I, старинное оружие, монеты, наконец, ценнейшая коллекция народных лубков, куда входили листы еще первой половины XVIII века, составляли основу этого богатейшего собрания. Познакомиться с ним специально приезжали видные западноевропейские ученые. (В 1852 году Погодин продал свое древлехранилище государству.)