Мга

Она резко остановилась и выкрикнула сильно, словно проклятье, вложила в эти слова всё, что клокотало у неё в душе:

– Вы подлец, Миттари!

– Такова жизнь, мон шерр, – донеслось, удаляясь внизу, и вслед этой фразе прокатился смех. – Каждый банкует сам по себе. Кому-то – в вечность, кому-то – в лярвы. И пей, пожалуйста, поменьше вина!

Бледно-зелёное платье чахлым сорванным цветком опускалось на пол – медленно, как в замедленной съёмке. Гай, чувствуя, как жалостью сжимается сердце, ринулся помочь оседавшей тихим лепестком только что, судя по всему, брошенной даме. Он подхватил её невесомое тело, на него резко повеяло уже знакомым букетом. Душу Гая коснулось упоительной свежестью. Сквозь болотную затхлость, пропитавшую весь изящный зал, донеслось слабое ощущение сладковато-терпкой древесины, экзотических специй с чуть уловимой, кружащей голову ноткой ванили. Так пахла… Лида.

– Ваш запах, – по-дурацки прошептал он обмякшей в его руках незнакомой и, кажется, не очень приличной барышне. – Что за запах…

– Трувемуа, – прошептала она, – Найди меня…

И без чувств закатила глаза. Гай подумал, что нужно вызвать Скорую помощь и одновременно решил, что он идиот, и никакую Скорую сюда не вызовешь.

– Не извольте беспокоиться, – из его рук невесомое платье перехватил кто-то из суетящихся тут же незаметных людей. – Фанни, они всегда так. Впечатлительные больно. Никак не привыкнут.

Гай хотел было спросить, к чему какие-то они никак не привыкнут, но тут услышал своё имя: в гуле расходящейся толпы явно прозвучало зовущее «Гаевский!», и кто-то махнул ему рукой. Тут же забыв о брошенном цветке Фанни, он ринулся в гущу до сих непонятных ему событий.

Уже оказавшись на середине лестницы, Гай услышал, как сверху, прорвавшись за компанией в раскрытую дверь, долетел приглушенный крик:

– Будь ты проклят, Поль, и в этом мире, и в том! Будь ты проклят, чёрный лагир!

Глава девятая. Каждый охотник желает знать

– Сольфеджио сегодня в триста второй?

Мимо стремительно пронеслась девочка в ядовито-зелёном, вытянутом свитере. Густая чёлка, закрывающая один глаз, взлетала от бега и снова опускалась на лицо. Скрипичный футляр бил девочку по коленкам, блестящим в джинсовых прорехах, явно мешая ей лететь по узкому тёмному коридору со сверхзвуковой скоростью. Девочка была тёплой, упругой, настоящей. Это не призрак, Кит сразу понял. Нил в нём молчал, не подавая ни единого сигнала беспокойства.

Через мгновение она, так и не выслушав ответа на свой вопрос, исчезла, и Кит остался в коридоре один, сжимаемый какофонией звуков, доносившихся не в лад и в разнобой из замкнутых на себе кабинетов.

Никита Званцев знал, что нужно возвращаться, музыкальный хаос вокруг кричал о том, что он теперь здесь совершенно чужой, что всё давно прошло, но с непонятной любопытной жадностью бродил по знакомым до боли коридорам. Словно он сам стал призраком, одним из тех, на которых охотился. Триста вторая… Он вздрогнул, вспомнив. Тогда… Это началось в триста второй. Класс сольфеджио ютился на третьем этаже, и он явно помнил, как из окна было видно только серое, распластанное небо.

Нижнестранновск. Десять лет назад

Диктант был не самым лёгким – двухголосный, второй квартет Брамса. Но это все равно не оправдывало то, что Кит завалил его. Сольфеджио не входило в список любимых предметов, но изначальной гениальности Никите Званцеву не хватало, поэтому он относился к нему, как к возможности развить музыкальный слух. Честно говоря, у него вообще не наблюдалось никаких особых талантов. Просто хотелось играть в группе и сочинять песни. Нравился сам процесс, хотя, конечно, на периферии сознания приятным бонусом маячили известность, деньги и толпы поклонниц. В любые времена людям нужна музыка. Поэтому Никита настойчиво шёл к своей цели всеми доступными способами.

Этот диктант он явно завалил. Случилось что-то вроде помутнения, в котором Кит совсем не понимал ноты. Словно никогда не знал их. Обычно звучание окрашивалось в семь цветов радуги. Он слышал цвет нот и видел мелодию. Почему-то именно так, наоборот. Когда Никите становилось тоскливо или страшно, он пропевал свою собственную гамму: «Каждый охотник желает знать, где сидит фазан». Красный – «до», оранжевый – «ре». Фиолетовый – «си». Вот так он пел – и вслух, и про себя – когда ему становилось неуютно.

Сегодня ноты вдруг стали абсолютно бесцветными и ужасно раздражали. «Зачем я вообще занимаюсь этой х..ней?», – подумал неожиданно, и стало тоскливо. Тупо смотрел в серое небо, маячившее за окном. Ирина Николаевна ещё раз проиграла на фортепиано отрывок из второго квартета. Никита поднялся с места, нотный лист от резкого движения слетел с парты, рванул вслед за ним, но не догнал. Упал на пол, так и остался там лежать. Никита чувствовал это, хотя не оглянулся. Хлопнул дверью, и побежал вниз по лестнице.

Дома, ещё с порога, сразу услышал, как что-то шипело на сковородке. Пахло бефстроганов.

– Мам, – крикнул. – Я завалил итоговый диктант на сольфеджио.