Мгла над Инсмутом

Когда же разобрали наклонную стену Гилмановой комнаты, в заколоченном треугольном зазоре между этой перегородкой и северной стеной дома обнаружилось куда меньше строительного мусора, нежели в комнате, даже принимая во внимание небольшие размеры, и однако ж пол покрывал жуткий слой останков более древних: при виде него рабочие заледенели от ужаса. Вкратце, зазор служил самым настоящим склепом, битком набитом костями маленьких детей: часть их относилась к современности, другие – чем дальше, тем древнее – принадлежали к периодам настолько давним, что почти рассыпались в прах. На этом плотном слое костей покоился огромный нож, явно очень древний, гротескный, изысканно украшенный, фантастической формы – а сверху на него был навален всякий хлам.

В куче всего этого хлама, между поваленной балкой и грудой зацементированных кирпичей от развалившейся трубы, застрял предмет, которому суждено было вызвать в Аркхеме куда больше недоумения, завуалированного страха и откровенно суеверных пересудов, нежели все прочие находки из облюбованного призраками проклятого здания. То был полураздавленный скелет гигантской крысы-переростка, чьи уродства по сей день служат предметом споров среди представителей Мискатонской кафедры сравнительной анатомии и притом столь многозначительно замалчиваются. Крайне немногое об этом скелете просочилось за пределы кафедры, но рабочие, обнаружившие находку, потрясенно перешептывались, обсуждая клочья длинной бурой шерсти.

По слухам, кости крохотных лапок наводили на мысль о хватательных свойствах, более типичных для небольшой мартышки, нежели для крысы; а маленький череп с хищными, противоестественными желтыми клыками, под определенным углом казался миниатюрной пародией на чудовищно выродившийся череп человека. Обнаружив этого кощунственного уродца, работники в страхе перекрестились – а после поставили свечи в церкви Святого Станислава в благодарность за то, что никогда больше не услышат визгливого призрачного хихиканья.

1932

Дерево на холме

I

К юго-востоку от Хэмпдена, близ извилистого ущелья реки Сэлмон, простирается цепь крутых, скалистых гор, не поддающихся отважным поселенцам. Ущелья там слишком глубоки, и слишком обрывисты их склоны – они пригодны лишь для сезонного выпаса скота. В последний раз, когда я посещал Хэмпден, известный как Адские Земли, он являлся частью заповедника Блю-Маунтин-Форест. Нет ни единой дороги, что связывала бы эту недоступную местность с внешним миром, и жители гор скажут вам, что она пожаловала сюда прямо со двора Его Сатанинского Величества. Существует поверье, что здесь обитают духи, – но никто не знает, какие именно. Местные не отваживаются заходить далеко в глубины таинственных гор, так как верят легендам индейцев Нез Пёрс[22], что бессчетными веками сторонились той земли: по их словам, там было место игрищ «гигантских злых духов из внешних миров». Эти наводящие на размышления легенды немало раззадорили мое любопытство.

Свою первую – и, слава богу, последнюю! – поездку в те горы я совершил летом 1938 года, когда жил в Хэмпдене вместе с Константином Теюнисом. Он трудился над монографией по египетской мифологии, и большую часть времени я проводил в одиночестве, несмотря на то что мы делили небольшой коттедж на Бикон-стрит, с видом на печально известный Дом Пирата, построенный Экзером Джонсом более шестидесяти лет назад.

Утро 23 июня застало меня шагающим среди странного вида гор, которые еще в семь утра казались ничем не примечательными. Я отошел примерно на семь миль к югу от Хэмпдена, прежде чем заметил нечто необычное. Взбираясь на травянистый гребень над особенно глубоким каньоном, я наткнулся на полосу земли, где не росли ни травы, ни кустарники. Она простиралась на юг, по горам и теснинам. Сперва я подумал, что это следы осеннего пожара, но, изучив почву, не обнаружил никаких его следов. Ближайшие косогоры и ущелья были обезображены и обожжены, будто гигантский факел уничтожил всю растительность. И все же это был не пожар…

Я ступил на жирную, черную землю, где не росла трава. Приближаясь к центральной части этой пустоши, я заметил, что вокруг стоит странная тишина. Молчали жаворонки, спрятались кролики, и даже насекомые, видимо, покинули это место. Взобравшись на пригорок повыше, я попытался понять, насколько далеко простирается эта необъяснимая бесплодная пустошь. А затем увидел одиноко стоящее дерево.

Оно росло на холме, что был немного выше прочих, и привлекало взгляд потому, что встретилось мне совершенно неожиданно. Я не видел ни одного дерева за много миль вокруг – неглубокие лощины поросли черемухой и боярышником, но взрослых деревьев не было. Странно было встретить его здесь, на гребне холма. Чтобы достичь его, мне пришлось перебраться через два крутых ущелья, и меня ожидало нечто непредвиденное. То была не ель, не сосна, не каркас[23]. За всю свою жизнь я не видел ничего подобного – и по сю пору не видел, чему безмерно рад!