Мгновенье славы настает… Год 1789-й

Поэзия уходящего, поэзия предчувствия… Всегда важно и интересно последовать за мыслью гения, проникающей в «невидимую» глубину минувших событий и обладающей пророческою силой.

Сотни молодых дворян-офицеров в середине 1820-х годов приближаются к русскому "14 июля".

Кому же из французов посвящает одно из важнейших своих стихотворений первый русский поэт, недавно «понявший» Наполеона?

Герой неожиданный, только за несколько лет до того открытый для французской и европейской публики: примкнувший к французской революции и казненный ею поэт Андре Шенье.

187 стихотворных строк, из них 145 — монолог приговоренного поэта и 42 строки — "от автора".

Черновик начинался стихами (затем перенесенными в середину стихотворения):

Куда, куда завлек меня враждебный гений?
Рожденный для любви, для мирных искушений,
Зачем я покидал безвестной жизни тень,
Свободу и друзей, и сладостную лень?
Судьба лелеяла мою златую младость;
Беспечною рукой меня венчала радость…

Восстание закономерно. Но надо ли поэту кидаться туда, "где ужас роковой"?

Французская революция 1789–1794 годов для Пушкина — недавнее, «вчерашнее» дело, историческая репетиция сегодняшних и завтрашних событий. Не только поэт обращается к тени Шенье — целое мыслящее поколение сопереживает тому, что некогда произошло в Париже: сначала радость великого освобождения — и двадцать четыре стиха об этой радости концентрируют в пушкинской элегии то, о чем говорили «все» и «везде»:

Приветствую тебя, мое светило!
Я славил твой небесный лик,
Когда он искрою возник,
Когда ты в буре восходило…

Далее в стихах — взятие Бастилии, клятва в зале для игры в мяч. Мирабо, похороны Вольтера и Руссо в Пантеоне — свобода, равенство, братство…

Оковы падали. Закон,
На вольность опершись, провозгласил равенство,
И мы воскликнули: Блаженство!

Если бы элегия кончалась после этого двадцатичетырехстрочного гимна, тогда бы ее оптимистический тон не вызывал сомнений. Но Пушкин и его единомышленники не могут остановиться на этом… Далее следуют строки (уже цитированные в нашей книге):

И мы воскликнули: Блаженство!
О горе! о безумный сон!
Где вольность и закон? Над нами
Единый властвует топор.
Мы свергнули царей.
Убийцу с палачами
Избрали мы в цари. О ужас! о позор!
Но ты, священная свобода,
Богиня чистая, нет, — не виновна ты…

Свобода не виновна — но"свободы сеятель" мог выйти слишком рано…

Современнику событий легко, очень легко впасть в страшную, самоубийственную ересь: навсегда отречься от свободы, забыть, что она может исчезнуть лишь на время.

В порывах буйной слепоты,
В презренном бешенстве народа,
Сокрылась ты от нас; целебный твой сосуд
Завешен пеленой кровавой:
Но ты придешь опять со мщением и славой, —
И вновь твои враги падут;
Народ, вкусивший раз твой нектар освященный,
Все ищет вновь упиться им;
Как будто Вакхом разъяренный,
Он бродит, жаждою томим;
Так — он найдет тебя. Под сению равенства
В объятиях твоих он сладко отдохнет;
Так буря мрачная минет!

Свобода вернется — однако поэт может не дожить ("…я не узрю вас, дни славы, дни блаженства…").

Стихотворение, написанное под впечатлением разговоров с декабристами и полное предчувствий. "Нет ли тут, — спрашивал один проницательный исследователь, — чего-то вроде предвидения [Пушкиным] своей судьбы в случае успеха революции?"

Элегия "Андре Шенье" была напечатана в составе "Стихотворений Александра Пушкина" в самом конце 1825 года без сорока пяти стихов, запрещенных цензурой.

Запрещены были как раз те стихи, где говорилось о надеждах и разочарованиях во время французской революции. Вскоре, однако, некто пустил по рукам именно этот выпущенный отрывок под заглавием "На 14 декабря".

Выходило, что речь идет не о французских делах 1789–1794 годов, а о русском 1825-м; не о 14 июля — о 14 декабря!