Мгновенье - целая жизнь. Повесть о Феликсе Коне

На другой день в обед он был в кондитерской. Квятек не появился. Вдруг все находившиеся в помещении кинулись к окнам. Феликс тоже выглянул на улицу. По ней густо шли демонстранты: на красных полотнищах Феликс прочитал имена, заставившие учащенно биться его сердце… «Куницкий… Бардовский… Петруснньский… Оссовский»…

Вечером нашел Квятека:

— Ты что ж не пришел? Не смог?

— Да я и не собирался. Я решил сделать тебе сюрприз. Это ведь мы организовали демонстрацию. А что касается встречи с рабочими, это я тебе устрою. В Марках, под Варшавой, забастовка. Поезжай. Послушаешь, о чем говорят рабочие, сам выступишь.

Поехал. Посидел, послушал ораторов, часто называвших имена казненных пролетариатцев. Сам выступил:

— Товарищи! Я только что из России. Видел своими глазами, как в сердцах пролетариев Москвы и других промышленных городов… накапливается ненависть к царизму, к самодержавию. И я, старый политкаторжанин, говорю вам, пролетариям Варшавы: близок день и час, когда объединенный рабочий класс России поднимется на борьбу за свои пролетарские интересы, за интересы всех народов империи… под единым революционным лозунгом: «Долой самодержавие!»

Раздались дружные аплодисменты. Встретивший Кона через несколько дней Квятек сказал, пряча глаза:

— Твое выступление, Феликс, на рабочем собрании… по нашим сведениям… стало известно охранке. Не сегодня завтра тебя арестуют. Поэтому тебе необходимо перейти на нелегальное положение. Твоя подпольная кличка будет… Болеслав.

— Спасибо…

Квятек поднял глаза:

— За что?

— За кличку. Она мне нравится.

— Это Мария придумала. — Кивнул Квятек в сторону сидевшей у окна молодой женщины с большими серыми глазами, с вьющимися русыми волосами. — Кстати, теперь будешь действовать по согласованию с ней. Товарищ Пашковская заведует у нас конспиративными связями, технической частью и финансами.

Феликс подошел, подал руку.

— Себя вы можете не называть, — улыбнулась Мария. — Я вас давно знаю и преклоняюсь перед вашей героической судьбой.

Квятек слушал молча, набычив голову. Так же молча простился.

— Для вас я приготовлю несколько конспиративных квартир, товарищ Болеслав, — сказала Мария, когда они вышли из комнаты, в которой помещался варшавский комитет ППС. — Будете менять их каждый месяц, и таким образом охранка скоро потеряет ваши следы.

— Премного вам обязан, товарищ Мария, — прочувствованно сказал Кон.

— Зовите меня… пани Мария. А еще лучше… просто… Мария.

— Тогда и вы зовите меня просто… Феликс.

— Хорошо, — сказала Мария. — Это тем более удобно, что первые дни вам придется жить в моей квартире. Так будет безопаснее…

Весть о расстреле мирной рабочей демонстрации в Петербурге, шедшей к Зимнему дворцу, взбудоражила Варшаву. Либеральная интеллигенция собиралась в гостиных. Произносились речи, сыпались обвинения на головы правительства, а порою и на головы рабочих, которых расстреливали… Доставалось им за иконы и портреты царя.

В рабочих предместьях останавливались заводы и фабрики, рабочие в цехах собирались на митинги, слушали ораторов, недостатка в которых, как всегда, не было. На один из таких митингов на Сенной улице приехали Феликс Кон и Мария Пашковская.

Под высокими железными сводами арматурного завода собралось несколько сот молчаливых нахмуренных людей… В глубине цеха на трибуне, составленной из каких-то пустых ящиков, стояло несколько интеллигентного вида людей, пытавшихся успокоить встревоженных рабочих.

— Самое главное сейчас… не поддаться первому чувству… чтобы преждевременным выступлением не обескровить свои ряды… Выдержка и еще раз выдержка! Россия не готова к революции. Все наши надежды на независимость надо возлагать на революционный Запад. Помните о своей многострадальной родине! Польша всегда горела и будет гореть в революционном огне, а Россия навеки теперь застыла обескровленная… войной и самодержавным террором…

Феликс стал проталкиваться к трибуне. Рабочие молча давали пройти ему и Марии и потом снова смыкались. Проталкиваясь, Феликс уже не вслушивался в речи, лившиеся с трибуны, а когда оказался сам на ней, там уже никого не было. Он выкинул вперед руку и как мог громко сказал:

— Слово старому политкаторжанину! — Ему никто не возражал, и Феликс заговорил спокойнее: — Вот тут некоторые наши товарищи социалисты, — говорил Феликс, выпятив длинную черную бороду и обводя бесконечные ряды лиц горящими глазами, — призывали вас не спешить с выступлением в поддержку русских рабочих. Они, видите ли, не верят в революционность пролетариев России и все свои надежды адресуют Западу. Я недавно вернулся из Сибири, был в Москве и в южных промышленных центрах, и я вам говорю: у меня нет ни малейшего неверия в русскую революцию, как нет и преувеличенного представления о революционности Запада. Русская революция началась, товарищи! Выстрелы двадцать второго января — это выстрелы контрреволюции, на которые рабочий класс России ответит революционными выстрелами! — Тишина взорвалась аплодисментами. Сотни заскорузлых мозолистых ладоней мелькали над головами рабочих.

Выждав, когда аплодисменты стали стихать, Феликс сказал: