Мгновение в лучах солнца

Теперь настал её черёд отодвинуться от него и замолчать. Она почувствовала скорее облегчение и принялась слушать музыку.

— Пойду-ка я обратно в номер, — сказал он. Устал я.

— Мы проехали от Пацкуаро всего сотню миль.

— Что-то у меня опять першит в горле. Пойдём.

Они пошли, удаляясь от музыки, от расхаживающих, перешёптывающихся и смеющихся людей. Оркестр заиграл «Песню тореадора». Барабаны стучали, как огромные усталые сердца в летней ночи. В воздухе носился аромат папайи, запах непроходимых зелёных джунглей и подземных ключей.

— Я отведу тебя в номер, а сама вернусь сюда, — сказала она. — Мне хочется послушать музыку.

— Не будь такой наивной.

— Но мне нравится, чёрт возьми, мне нравится, это хорошая музыка. В ней нет притворства, она настоящая, ну или такая же настоящая, как всё, что рождается в этом мире, вот почему она мне нравится.

— Когда мне нездоровится, было бы лучше, что бы ты не бегала по городу одна. Нехорошо, если ты что-то увидишь, а я нет.

Они вернулись в отель, но музыка по-прежнему была громко слышна.

— Если хочешь гулять в одиночку, то путешествуй одна и в Штаты возвращайся одна, — сказал Джозеф. — Где ключ?

— Наверное, потеряла.

Они вошли в номер и разделись. Он сел на край кровати, глядя на ночное патио. Наконец тряхнул головой, потёр глаза и вздохнул.

— Я устал. Сегодня у меня был ужасный день.

Он посмотрел на жену, сидевшую рядом с ним, и положил руку ей на предплечье.

— Прости. Я становлюсь таким дёрганым, когда веду машину, да и по-испански мы с тобой говорим плохо. К вечеру я превращаюсь в комок нервов.

— Да, — отозвалась она.

Внезапно он пододвинулся к ней. Обняв её и крепко прижав к себе, он положил голову ей на плечо и, закрыв глаза, горячо и страстно стал нашёптывать ей на ухо:

— Ты же знаешь, мы должны быть вместе. На самом деле, в мире есть только мы вдвоём, что бы ни случилось, какие бы трудности ни выпали на нашу долю. Я так сильно люблю тебя, ты ведь знаешь. Прости меня, если тебе со мной трудно. Нам надо это пережить.

Её взгляд был неподвижно устремлён через его плечо на пустую стену, и эта стена была в тот момент как сама её жизнь — безбрежной пустотой: не за что зацепиться ни руке, ни чувствам. Она не знала, что сказать, что сделать в ответ. В другое время она бы растаяла. Но тут произошло то, что случается с металлом, который слишком часто раскаляли добела, ковали его, придавая форму. Но в конце концов металл перестаёт раскаляться добела, перестаёт принимать форму, он превращается в простую болванку. Так и она теперь — ненужная болванка, как механизм двигающаяся в его руках: слышит его и в то же время не слышит, понимает и не понимает, отвечает и не отвечает.

— Да, мы всегда будем вместе. — Она чувствовала, как шевелятся её губы. — Мы любим друг друга.

Её губы произносили то, что нужно было произнести, но душа сосредоточилась в этом её взгляде, всё глубже врезавшемся в пустоту стены.

— Да. — Она обнимала и не обнимала его. — Да.

В комнате было темно. За дверью в коридоре слышались чьи-то шаги: быть может, кто-то бросил взгляд на их закрытую дверь, быть может, услышал их жаркий шёпот и принял его за банальный звук капающей воды из плохо завёрнутого крана или прохудившейся канализационной трубы, а может, за шелест книжных страниц под одиноко горящей лампой. Пусть себе шепчутся за дверью: никто в мире, проходя по мощёным коридорам, не станет прислушиваться.

— Есть вещи, о которых знаем только ты и я.

Его дыхание было свежо. Ей вдруг стало невыносимо жаль его, и себя, и весь мир. Каждый в этом мире так чертовски одинок. Джозеф был похож на человека, обхватившего руками статую. Она не почувствовала никакого движения в своих членах. Только душа колебалась, словно невесомый и неярко флуоресцирующий дымок.

— Есть вещи, которые помним только ты и я, — говорил он, — и если кто-то из нас уйдёт, он унесёт с собой половину воспоминаний. Поэтому мы должны быть вместе, тогда, если один что-то забудет, другой напомнит.

«Напомнит о чём?» — спросила она себя. Но в её памяти сами собой мгновенно замелькали один за другим эпизоды из их совместной жизни, которые он наверняка уже забыл: поздний вечер на пляже пять лет назад, один из первых восхитительных вечеров под тентом, когда они тайком прикасались друг к другу; или дни, проведённые в Санленде, когда они вдвоём до самых сумерек валялись, загорая, на песке. Или как они бродили по заброшенным серебряным рудникам, и ещё тысячи и тысячи воспоминаний, одно сменяло и мгновенно оживляло другое!

Он снова крепко прижал её к кровати.

— Ты знаешь, как мне одиноко? Знаешь, как одиноко мне становится, когда я устаю, а ты начинаешь ссориться, ругаться и всё такое?