Мгновения

«— Здравствуйте, Михаил Николаевич. Как у вас сегодня разыгрываются события?

— Здравствуйте, Сергей Сергеевич. Матросня обороняется и артиллерия их отвечает… Поэтому атака встречает серьезные затруднения. С севгруппой связь порвалась. Южгруппа несколько запоздала, но перешла в наступление. 561-й полк действовал крайне нерешительно и один из его батальонов разбежался. Все это сорвало наступление, части отошли в исходное положение… — Тухачевскому хотелось сказать об ошибке Троцкого, заявлявшего, что мятежники выкинут белый флаг после первых залпов, но жаловаться в армии не принято, и он, немного помолчав, продолжал диктовать телеграфисту: — Как только подготовим удар, будем атаковать и надеемся повторными атаками дело сделать В общем, матросы в Кронштадте оказались более стойкими и организованными, чем об это говорилось. Вот итог начала операции».

Но это можно было признать только в разговоре с Главкомом. Естественно, что о неудаче первого штурма в те тревожные мартовские дни в печати ничего не говорилось. 9 марта в газете «Известия» была опубликована беседа с командующим армией Тухачевским. Он, рассказав о положении в крепости, заявил, что наши боевые силы вполне закончили организационную работу и в великолепнейшем настроении стали на свои места и что разгром мятежников дело ближайших дней. Заявление после неудачного штурма и больших потерь весьма оптимистичное.

Но в центральной газете перед открытием съезда партии могло появиться только такое заявление, хотя оно полностью не соответствовало действительной обстановке. Тухачевский прекрасно понимал, что сообщение в газетах накануне съезда о неудачном штурме вместо победного заявления о ликвидации мятежа, как хотелось Троцкому, было бы опасным. Слишком тяжелым было положение в стране на всех внутренних фронтах, а ему как командующему Западным фронтом это известно лучше, чем многим другим, и сообщение о неудачном штурме могло всколыхнуть и подбодрить и махновцев на Украине, и банды Антонова в тамбовских лесах. Нельзя допускать этого, и Тухачевскому пришлось говорить то, чего не было, чтобы дезинформировать внутренних врагов.

* * *

Шифровка из Берлина попала на письменный стол Чичерина вечером 8 марта. Среди дипломатических депеш, писем, меморандумов, небольшой листок с машинописным текстом расшифровки не выделялся. Чичерин, просматривавший поступающую корреспонденцию поздно вечером, добрался до телеграммы уже ночью.

Взяв в руки листок и прочитав первые строчки текста, он сразу насторожился. В сообщении говорилось, что, по сведениям, полученным из Копенгагена, через датские проливы в Балтику прошла эскадра английских и французских военных кораблей. В шифровке перечислялись названия легких крейсеров и номера эсминцев. Как удалось выяснить берлинскому корреспонденту, курс эскадры: Ревель — Кронштадт.

Чичерину как наркому были хорошо известны все подробности кронштадтских событий, так как информацию он получал непосредственно от заместителя председателя Реввоенсовета Склянского. Знал он и о готовящемся на 8 марта штурме крепости. Поэтому сообщение из Берлина сразу насторожило. Что это: военная демонстрация у наших берегов или прямая поддержка мятежной крепости? Хорошо зная расстановку сил в Европе, Чичерин мало верил в возможность прямой военной поддержки Кронштадта да еще со стороны объединенной эскадры. Английские и французские корабли вряд ли осмелятся встать на кронштадтском рейде. Значит, возможна военная демонстрация для моральной поддержки мятежников.

Необходимо было немедленно предупредить Реввоенсовет. Командарм 7 (а Чичерин знал Тухачевского как командующего Западным фронтом, хотя лично и не был знаком с ним) должен быть в курсе возможных событий.

— Сергей Сергеевич! Извините, что побеспокоил. Думал, не застану вас в Реввоенсовете. Как дела у Тухачевского?

— Сегодняшний штурм не удался. Нужна солидная подготовка, а это потребует времени.

— Плохо. А как погода?

— Синоптики ничего определенного не обещают. Возможно потепление и в связи с этим всякие неприятности.