Мгновения. Рассказы (сборник)

Проклиная дни отступлений, мы тогда, конечно, не могли со всей очевидностью предполагать, что наше успешное наступление в ноябре, в декабре, наши атаки, удары бронебойных снарядов по танкам окруженной группировки – все это было началом конца войны, битвой в глубине России на уничтожение.

Мы лишь чувствовали это новое, долго ожидаемое, наконец с ощущением собственной силы начатое, – и, видимо, ощущение это было предзнаменованием Победы. Но впереди еще были неисчислимые километры наступления, бои, потери, и мы представляли тяжелейший путь в сталинградских степях.

Окруженная группировка Паулюса получала одну за другой радиограммы Гитлера с приказом держаться до последнего солдата. Он, Гитлер, понимал, что потерять Сталинград – значило потерять инициативу, навсегда уйти с берегов Волги, то есть из самых глубин России. Он обещал интенсивное снабжение с воздуха и мощную помощь четырьмя танковыми дивизиями из района Котельникова.

Командующий группой армий «Дон» фельдмаршал Манштейн получил приказ начать операцию деблокирования, прорыва с юга к окруженным войскам. Эта операция могла решить многое, если не все. Сейчас я понимаю, что весь исход битвы на Волге, вся каннская операция трех наших фронтов, может быть, даже сроки окончания войны зависели от успеха или неуспеха, начатого в декабре Манштейном деблокирования. Танковые дивизии были тараном, нацеленным с юга на Сталинград.

Я хорошо помню непрерывные бомбежки, когда небо соединялось с землей, и эти песочного цвета стада танков в снежной степи, ползущие на наши батареи. Я помню раскаленные стволы орудий, слитый гром выстрелов, скрежет, лязг гусениц, распахнутые телогрейки солдат, мелькающие со снарядами руки заряжающих, грязный от копоти пот на лицах наводчиков, сплошные смерчи разрывов.

В нескольких метрах ударная армия Манштейна – танки генерал-полковника Гота – прорвала нашу оборону, приблизилась к окруженной группировке Паулюса на шестьдесят километров, и немецкие танковые экипажи уже увидели багровое зарево над Сталинградом. Манштейн радировал Паулюсу: «Мы придем! Держитесь! Победа близка!»

Но фельдмаршал Манштейн не выручил Паулюса. Остатки танковых дивизий, увидевших ночью зарево на горизонте, откатывались к Котельникову. Наши армии теснее сжимали в кольцо ожидающую помощи немецкую группировку под Сталинградом. И одновременно часть войск, сдержав танковый натиск, начала активное наступление на юге.

Тогда и Гитлер, и Манштейн, улавливающий каждое желание фюрера, пришли к единому выводу: окруженную двухсоттысячную армию следует принести в жертву – погибнуть без капитуляции, стрелять до последнего патрона. Среди солдат и офицеров распространялся неписаный приказ – кончать жизнь самоубийством. Фельдмаршал Манштейн, которому непосредственно подчинена была окруженная армия, прекратил сношения со штабом Паулюса, перестал отвечать на его радиограммы. Потом расчетливо фельдмаршал прекратил снабжение с воздуха, прекратил вывоз раненых, хотя в то же время из окружения вывозились «имеющие ценность специалисты», необходимые для продолжения войны. Остальные обрекались на гибель. Армия была как бы списана.

Утром 31 января пришла последняя радиограмма из ставки Гитлера – с пышным текстом о производстве Паулюса в генерал-фельдмаршалы. Это было скрытое приглашение к самоубийству. Паулюс все понял, но нашел другой выход – плен.

В этот же день была отправлена Гитлеру радиограмма чрезвычайно короткого содержания: «У дверей русский…»

Наш генерал с переводчиком стояли перед дверью штаба в подвалах разбитого универмага.

Так закончилась эта невиданная в истории войн битва, эти первые Канны целой немецкой армии. Это поражение было символическим могильным крестом, замаячившим над ореолом непобедимости фашистской Германии.

…Вот почему у фельдмаршала заболело горло, когда издатель позвонил ему по телефону и заговорил о Сталинграде.

Кто же мы?

О, великая и многострадальная русская литература, сколько за всю историю ее пришлось художникам пережить наветов, обвинений, несправедливости, преследований, травли от злых и коварных умов чужестранных и от разрушительных умов отечественных!

В пору замечательной «болдинской осени» и написания «Маленьких трагедий», недруги поэта злобствовали и заявляли, что Пушкин исписался, находится в творческом кризисе, талант его угас.

О Льве Толстом злословили и печатно, и устно, что – он «словесно бездарен», «сочинял плохо, неуклюже, косноязычно» (хотя сейчас нет сомнения: даже его так называемые несовершенства недосягаемы ни для одного писателя).

Злословили, что роман «Война и мир» якобы представляет «ряд возмутительных грязных сцен», книгу «салонную», «придворную», которая «заслуживает величайшего презрения», что «фигуры картонные», что он «не знает жизни» (о повести «Казаки»), что все это «беллетристический вздор», «скандальная пустота содержания» (о романе «Анна Каренина»), что писатель сблизился с «великосветской теорией чистого искусства», пишет эстетски и барственно, понижая «нравственный уровень общества». Во имя чего утверждалось это?