Мгновения. Рассказы (сборник)

Достоевского после выхода в свет «Преступления и наказания» обвиняли во всех грехах смертных, в том числе в пасквиле на молодежь и общество. В 1903 году Лев Шестов решил свести счеты с гением и написал книгу «Достоевский и Ницше», где ставил знак равенства между автором и его героями – Раскольниковым, Иваном Карамазовым, Федором Павловичем, великим инквизитором. Лев Шестов между прочим писал: «Глупо человечество, обманутое, поклоняющееся гению Достоевского, этого мракобеса, гонителя правды, прогресса и добра, преступнейшего из смертных».

Эта патологическая страсть, направленная на изгнание Достоевского из русской культуры, («его романы – эпилептический бред»), в полную силу продолжалась до 30-х годов XX века. Утихла ли она окончательно сегодня?

После появления «Миргорода» и «Арабесок» критика, ранее безудержно хвалившая Гоголя, разделилась на два воюющих лагеря, после же выхода «Ревизора» на подмостки театра, едва ли не лучшей пьесы мировой драматургии двух последних веков, впечатлительный Гоголь в раздраженном состоянии духа от голосов публики, кричавшей: «Это клевета и фарс!», и в отчаянии от безудержной хулы многочисленных противников из бойкой журналистики произнес: «Господи Боже! Ну, если бы один, два ругали, ну и Бог с ними, а то все, все»… И эта враждебность, неприятие петербургского общества способствовали скорому его отъезду за границу. Кто же они, эти пристрастные гонители национального гения? Верховные жрецы смертельного навета?

Самый совершенный роман И. С. Тургенева «Отцы и дети» принес автору и громадный успех, и вызвал пожароподобную бурю недовольства (роман называли в печати бесталанным, советовали предать огню), негодования, такую расхристанную вражду, что Тургенев нашел необходимым выступить печатно с опровержением, заявив, кстати, следующее: «Друзья мои, не оправдывайтесь никогда, какую бы ни взводили на вас клевету: не старайтесь разъяснить недоразумения, не желайте – ни сами сказать, ни услышать последнее слово… Я не выдержал характера, я заявил публично, в чем было дело, и, конечно, потерпел полное фиаско»… Что же с Тургеневым? И здесь было непонимание великого художника?

За Н. С. Лесковым (целых пятнадцать лет) ползла, извивалась, подобно ядовитой змее, репутация реакционного писателя, якобы по заказу жандармского управления, написавшего роман «Некуда», – ярчайшую вещь о нигилистах, навлекшую ярость и демократов, и либералов, и охранителей существующего порядка. Критик Писарев, литературный скандалист, в порыве сладострастной травли «истребительного романа» (роман был направлен против создания нежизнеспособных коммун в 60-х годах ХIХ века) призывал все печатные органы подвергнуть обструкции произведения господина Стебницкого (в те годы псевдоним Лескова) и неизменно самым решительным образом указывать на дверь «таким мерзавцам, как Лесков» (по выражению другого недоброжелателя – А. Суворина). Вот что пишет рецензент «Отечественных записок», последователь буйного забияки Писарева, воспринимая знаменитого «Левшу» как проявление идеологии славянофильского шовинизма: Лесков «превозносит русские таланты и верноподданность, припевая: ай люли-се тре жули!»

А Лесков, честнейший из русских художников, никогда не лгал и не притворствовал ради угодничества так называемым направлениям, как писал позднее сам Лесков о Глебе Успенском.

Деликатного и скромного А. П. Чехова хулили так тенденциозно и уничижительно, что возмущенный Горький в письме к Средину написал такие слова: «Тупорылые ценители искусства – просто плесень, а, чтобы понимать Чехова, надо быть, по меньшей мере, порядочным человеком».

Да, и Чехов, и Блок, и Есенин, и Булгаков, и Шолохов, и Платонов, и Твардовский – не много ли «мальчиков для битья»?

Что ж, от века мы слишком небрежны к отечественной культуре, – к собственному национальному богатству: слишком злы, самонадеянны, завистливы, быстры на расправу с неординарно мыслящими, мы недоверчивы к своим гениям, не признавая за ними значения, высокого, непостижимого. И наоборот – мы чересчур любезны, льстивы, радушно расположены к тому, что приходит к нам либо приползает со стороны захода солнца, подобострастны, заискивающе уважительны к этому иноземному, без всяких сомнений непревзойденному: «Вальтер Скотт выше Гоголя», «Фолкнер выше Шолохова», – и готовы при любом знаке европейского поощрения кланяться и ползать на животе, обдирая о землю пуговицы на костюме, умоляюще заклиная: «полюбите, дайте премию, мы хорошие, мы прогрессивные, мы ведь не такие варвары, мы знаем, что значит „мерси“, „сенк ю“ и „данке шен“».

За триста почти лет истории мы не изжили уничижительного раболепства, деспотически утвержденного Петровской эпохой, и по сей день полностью не выдавили из себя раба, как когда-то говорил Чехов.