Мгновения. Рассказы

Я видел, как она с книгой уходила в чащу сада, и знал, что там она, окруженная сплошными зарослями жасмина, раскрывала на коленях книгу, узорчатая тень касалась ее наклоненной головы, развернутых страниц, ее колен, на которых она подбирала сарафан, чтобы загорели ноги. Я помню все детально, потому что, затаив дыхание, прокрадывался к кустам и оттуда, из засады, подолгу наблюдал за ней. Порой она отрывалась от книги, откидывалась на скамейке, проводила руками по груди, потягивалась в истоме и, закрыв глаза, мечтательно подставляла лицо солнцу, веером сквозившему через листву яблонь. Я пытался догадаться, о чем она думала в эти минуты, отдаленности от всех на даче и, почему книга не раскрывается на ее сжатых коленях.

И вот однажды случилось то, что потрясло меня, чего я не ожидал и никак не мог предположить. В тот день все уехали в Москву, как помнится, показать ее мужу сельскохозяйственную выставку, она же, сославшись на головную боль, отказалась, и я тоже остался на даче, сказав, что в город не хочется, лучше схожу с друзьями на пляж. Врезалось в память – в саду, над клумбой гудели шмели, копошились в цветах, а она, в сарафанчике, как всегда с книгой, ушла в глубину сада, и я опять, сидя в кустах, видел ее в стрелах солнца наклоненную голову, ложбинку между грудями, в разрезе сарафана, и опять ее обнаженные для загара колени.

Вдруг она быстро всмотрелась своими серыми глазами в заросли жасмина, где обмирал я в засаде, засмеялась негромко и позвала поспешно: «Витя, вылезай из кустов и подойди ко мне». Я почувствовал, что не могу произнести ни слова, но все же послушно выполз из кустов погибая от стыда. А она отложила книгу и попросила: «Встань передо мной, вот здесь поближе, и посмотри на меня». Не знаю, как у меня хватило сил посмотреть на нее вблизи. Я нечетко увидел ее лицо, ее чуть-чуть улыбающиеся губы и расслышал не то насмешливый, не то удивленный голос: «Витя, чудесный дурачок, ты, кажется, немного любишь меня?» Я молчал, переводя дыхание, а она, отодвинув на скамейке книгу, сказала серьезно: «Сядь со мной. Что же мне с тобой делать, мальчик? Мы ведь завтра уезжаем». Я сел рядом с ней и меня, как огнем, обдало чем-то головокружительным, еще никогда не испытанным в мальчишеской моей жизни. Сердце забухало в ушах, я, похоже, оглох и сквозь эти удары еле различал ее слова: «Тебе что, страшно, глупыш, да?» И она подтянула сарафан, взяла мою руку, положила к себе на бедро, ожегшее меня, приказала шепотом: «Сиди, мой дурачок, и не шевелись, тебе будет сейчас и так хорошо. Ты ведь еще не мужчина, правда?» – и, заглядывая мне в глаза потемневшими глазами, она расстегнула мои штанишки, погладила и сжала пальчиками то, что еще не сделало меня мужчиной, и тут я полетел в звездную пропасть, умирая и без слез плача в этом падении. Боясь пошевелиться, оглушенный какой-то позорной близостью, я в то же время чувствовал, что она точно вместе со мной падала в пропасть, – губы были прикушены, и минут десять она сидела, откинув голову, с закрытыми глазами. Но тут она, как-то невинно, сбоку, глянула на меня, готового провалиться сквозь землю, и спросила незнакомым шепотом: «Ты меня будешь помнить, дурачок? Хочешь, чтобы я еще немного побыла с тобой? Тогда ложись вот здесь на траву… Ложись, маленький Казанова, а я лягу рядом. Ты теперь сможешь быть мужчиной, правда?»

Я бросился через кусты прочь от скамейки, выскочил на дорогу, в поселок, пробежал всю улицу, и здесь понял, что между мной и ею случилось нечто такое, отчего, сейчас я не в силах вернуться домой. И, ища спасение, я решил уехать в Москву, хотя и не было у меня ключей от квартиры, но был родной дядя, у кого я смог бы переночевать. Безбилетником я доехал на электричке до Москвы, а вернулся на дачу вечером следующего дня, к большой радости отца и матери, поднявших на ноги всю поселковую милицию. На мое счастье, она с мужем еще днем уехала отдыхать в Сочи, и больше никогда я не видел ее у нас. Вот какова была моя первая любовь.

Архитектор замолк, закурил сигарету, с удовольствием затянулся, иронически хмурясь.

– Что вы скажите на это? Как видите, в первом моем познании «нежной страсти» никакой романтики не было, Фрейд и Фрейд.

Я молчал.

– По-моему, вас совращал не Фрейд, – сказал я, наконец, смущенный откровенным рассказом моего соседа. – По-моему, ваша прелестница удовлетворила порочное любопытство, встретив мальчика.

– Порочное любопытство?

Он отклонился к спинке стула, закинув ногу на ногу, и с пристальным интересом уверенного в себе человека посмотрел в конец вагона-ресторана на молодую женщину с волосами цвета бронзы, одиноко сидевшую под солнечным окном.