Мгновения вечности

Но Фарид все же хотел помочь мне. Он начал обучать меня языку урду. Мне было трудно учить этот язык, потому что он совсем не такой, как остальные языки, произошедшие из санскрита. Ниги на урду читают с последней страницы к первой, справа налево.

Трудно читать тексты на урду, так все вверх тормашками. Вы должны открывать книгу сзади, это и есть начало. Затем предложение начинается справа и развивается влево. Из-за такой манеры письма еще не изобрели совершенный способ печати книг на урду. В таком письме вообще нет научности, о многом вообще приходится догадываться. Люди, которые привыкли читать тексты на урду, понимают книги только потому, что догадываются о том, что заключает в себе текст. Но тому, кто изучает этот язык, очень трудно строить такие догадки.

Я изучал урду полгода. Я узнал достаточно много для того, чтобы ввести мусульман в заблуждение: мол, я не совсем грамотный, но кое-что разумею. Я выучил их молитвы. Фарид сумел раздобыть для меня парик и подрезал мне бороду на манер мусульман. У них такие странные бороды, что даже теперь мне не по себе, когда я просто вспоминаю их. Но я выполнил все предварительные меры. Мне совсем сбрили усы и лишь оставили бороду.

Мне очень не хотелось зря потерять эти шесть месяцев. Как бы то ни было, мои друзья были правы, потому что я знаю, что с усами приходится много возиться, особенно с такими усами, как у меня. Я не подрезаю их, а оставляю расти естественно. Я не хочу, чтобы кто-то подрезал мои усы. Мне трудно даже пить чай или сок, потому что половина чашки останется на усах. Поэтому мусульмане нашли способ. Они сбривают усы и оставляют бороду. Но это зрелище отвратительное.

Я сказал: «Ладно, мы все-таки осуществим план. Несколько дней я не буду выходить из дома. Дайте мне парик и позовите меня к Бурхануддину».

Мое лицо полностью изменилось, когда мою бороду подрезали на мусульманский манер. Растительность осталась лишь вокруг скул и на подбородке. Я немного напоминал Ленина, только моя борода была поменьше. Без усов и в парике я казался другим человеком.

Мы вошли в дом, но старик что-то заподозрил. «Я уже где-то видел эти глаза», — сказал он.

Этого мусульманского авторитета называли Мауланой, что значит мастер. «Фарид, где Маулана Бурхануддин мог видеть меня? — удивился я. — Я же никогда не приезжал в этот город».

Фарид дрожал, у него сдали нервы. О глазах-то он и не подумал. Старик вгляделся в меня и сказал: «Что-то здесь не так».

«Фарид, он в чем-то меня подозревает», — продолжал я удивляться.

Но тут Фарид повалился на колени и сказал: «Вы правы, этот человек знаком вам. Простите меня, я пытался помочь ему устроить беседу с вами».

«Сначала скажи мне, кто он, — велел Бурхануддин. — Мне кажется, я часто видел его. Вы просто сбрили ему усы».

«Лучше расскажи ему все, Фарид, — посоветовал я. — Мне не только сбрили усы». И в этот момент я снял парик.

И Бурхануддин сразу же закричал: «Это ты!»

«А что мне было делать? — пожал я плечами. — Вы прекрасно знаете меня, но не хотите говорить со мной. Вы полагаете, что одно звание мусульманина уже обеспечивает святость? Какой грех я совершил? Конечно, я не мусульманин, но Магомет сам не был мусульманином от рождения. Разве он не был каффиром, грешником? Вы можете сказать мне, кто обратил Магомета в ислам? Никто. Иисус остался иудеем, а Магомет — язычником. Магометанство начало развиваться после его смерти. Итак, каффир Магомет стал посланником Аллаха, то почему мне нельзя обсудить этот факт?»

«Именно этого я и боялся, — вздохнул Бурхануддин. — Как раз по этой причине мы не приветствуем диалог между мусульманами и не мусульманами».

«Так вы просто демонстрируете свою слабость, — сказал я. — Чего вам страшиться? Я открываюсь перед вами, чтобы вы спасли меня. Спасите меня. А если вы не сможете спасти меня, то позвольте мне спасти вас».

Но Бурхануддин просто повернулся к Фариду и сказал: «Уведи его отсюда. Я не хочу больше говорить с ним. А ты должен завтра прийти ко мне».

Фарида наказали, его побили. Я своим глазам не поверил. Фарид был университетским профессором, известным ученым, который наставлял множество студентов исламу, открывал для них литературу на урду, Коран. У Бурхануддина было несколько громил, которые сильно поколотили Фарида. Он показал мне шрамы и синяки, на всем его теле багровели мусульманские автографы.

«Я же говорил тебе, что наш план сорвется, — стонал Фарид. — Они лишь побили меня, потому что я знаменитый человек. А если бы я был обыкновенным человеком, то меня просто зарезали бы».

Я комментировал сотни мистиков. Среди них было много суфиев, которые устраивали мятежи против мусульманского господства. Как только суфии узнали, что я комментирую их мастеров, то с тех пор два или три раза в год присылали мне замечательные издания Корана, с письмами такого содержания: «Вы единственный человек, который может комментировать наших мастеров, потому что вы не мусульманин. А мусульмане ничего не сделают вам, они не смогут изгнать вас из общины»,