Мгновения жизни

— Однажды мне уже пришлось пережить нечто подобное, много лет назад, когда мне едва исполнилось тридцать. Меня направили на сканирование мозга. На территории больницы на клумбах вовсю цвели бледно-желтые нарциссы. Помню, глядя на них, я подумал, что, когда через час буду снова проходить мимо, мне уже может быть вынесен смертный приговор. Когда мне сказали, что все в порядке, я ожидал, что почувствую невыразимое облегчение, но не ощутил ничего. Я вышел на воздух, ярко светило солнце, цвели нарциссы, и вот тогда я понял, насколько счастлив. Я поступил так, как поступают все на моем месте: я сказал себе, что больше никогда не стану беспокоиться по пустякам, из-за повседневных мелочей, а буду обращать внимание только на действительно важные вещи, буду жить и наслаждаться жизнью. Естественно, достаточно быстро все вошло в привычную колею. — Он улыбнулся, и эта гримаса была таким жалким подобием его прежней широкой улыбки, что Грейс была вынуждена отвести глаза. Джефферсон, уже чуточку отрешенный, какими бывают люди, готовящиеся покинуть этот мир, рассеянно погладил ее по голове. — Мы чертовски неблагодарны, тебе не кажется? И глупы. Господь, должно быть, приходит в отчаяние. Еще бы. Он даровал нам проницательность — способность проникать в суть вещей, а мы держим ее в своих маленьких потных ладошках секунду-другую, потом роняем и забываем, что у нас вообще когда-либо был этот дар. Во всяком случае, я все время вспоминал свою прогулку среди нарциссов, пока сидел в ожидании то в одной приемной, то в другой, а потом, когда меня перевели в отдельное помещение, зарезервированное для тех, чье несчастье дает им особые привилегии, я вдруг снова пережил то волшебное мгновение, когда мне вернули жизнь, отчаянно надеясь, что история повторится. Увы, на этот раз чуда не произошло. Мне предложили пройти курс лечения, предупредив, что я все равно не вылечусь окончательно и что мне даже не станет намного лучше. У меня замечательная страховка, — он улыбнулся и покачал головой, — так что врачи не могли просто так отпустить меня, не испробовав всех средств из своего арсенала, самых последних и самых многообещающих, но в конце концов сдались и они.

— Ты все равно не объяснил, почему не сказал мне ничего. Ты вообще собирался это сделать? Когда, на своих похоронах? — Она ударила себя ладонью по губам. — Господи, Джефферсон, прости меня. Я не хотела…

Он взял ее руку и прижал к своей щеке, а потом с улыбкой взглянул на нее.

— Это не смешно, совсем не смешно, — взмолилась она.

— Самую чуточку.

Какое-то время они сидели молча. Но она не могла не спросить:

— Даже если ты не хотел лететь в Лондон, почему ты не попросил меня приехать к тебе? Мы могли бы встретиться в Бостоне, в другом месте, где угодно.

— Грейс, мне было стыдно. Только взгляни на меня. — Он повернулся к ней лицом и сердито постучал кулаком себе в грудь. Она отвернулась: вид его трясущейся и слабой руки надрывал ей сердце. — Я хотел рассказать тебе. Больше всего на свете мне хотелось рассказать тебе, но, Грейс, я видел, как смотрят на меня Черри и девочки… со смешанным чувством жалости… и отвращения. С каждым прошедшим днем болезнь словно бы уносила частичку меня. Все стали относиться ко мне по-другому. Люди больше не видели меня, они видели только мою болезнь, эту ужасающую, уродливую болезнь, которая пожирала меня заживо. — Он накрыл ее руку своей. — Я разговаривал с тобой по телефону, читал твои письма и отвечал на них, и это по-прежнему был я. — Он опустил глаза, и по губам его скользнула смущенная улыбка. — Я все еще оставался тем симпатичным, сексуальным парнем, который мог заботиться о тебе — хотя я никогда не делал этого.

— Но я все равно должна была узнать обо всем, рано или поздно. Когда бы это случилось, Джефферсон, если бы не вмешалась Черри? А когда она узнала о нас с тобой? — Обуреваемая эмоциями, она все-таки хотела получить ответ еще на один вопрос. Почему он привел Черри в коттедж, следуя за ней, как послушный ребенок, и позволил ей, кипевшей презрением и ненавистью, вторгнуться в их жилище? Но она ничего не спросила: время было неподходящее.

— Полагаю, это было что-то вроде признания на смертном одре. Мне вдруг захотелось облегчить душу. Не понимаю, как я мог быть таким наивным глупцом, но я почему-то вообразил, что она все поймет. Стыдно признаться, но я даже надеялся, что она будет мне благодарна, за то что я оставался с ней все эти годы. — Он покачал головой. — Это может показаться невероятным, но я рассчитывал, что она проявит обо мне какую-никакую заботу. Грейс, как я мог навязаться тебе сейчас, в таком-то положении? — Он отвел глаза. — Или ты думаешь, я не понимаю, что никогда не приходил тебе на помощь, когда ты нуждалась во мне?

Она попыталась было заставить его замолчать, приложив палец к его губам, обветренным и горячим, но он осторожно отвел ее руку и продолжал: