Мгновения жизни

В тот день мне исполнилось шесть лет. Мама испекла пирог с яблоками, я нарядилась в синее платье с белыми горошками и побежала в соседний двор, к лучшей подружке: похвалиться, как крутится колоколом широкая юбка нового платья и позвать в гости. Но Алеське было некогда восхищаться: в старенький фибровый чемоданчик она складывала кукол, игрушечную посуду, тряпичного мишку. А тётя Павлина, её мама, несмотря на летнюю жару, разожгла печь и одну за другой бросала в топку какие-то бумажки. От сильного огня в печке лицо тёти Павлины было почти бордовым, дым вышибал слёзы… Мне стало её так жаль, что захотелось помочь. Но тётя Павлина выхватила из огня брошенный мною мелко исписанный листок: «Нет-нет, это письмо Адама». Оказалось, дядю Адама, Алеськиного папу зачем-то куда-то сослали, и теперь Алеся с мамой едут к нему.

– Надолго?

– На пять лет…

Кто знал, что пять лет растянутся больше чем на двадцать. Это теперь понятно, что тем, кого в тридцать первом году приговорили к ссылке по сфабрикованному делу «Союза освобождения» в какой-то мере даже повезло: их не расстреляли в тридцать седьмом. Правда, дяде Адаму дали ещё один срок, потом другой и реабилитировали только в пятьдесят пятом.

Когда, в октябре тридцать седьмого, арестовали моего отца, мне было двенадцать, и я уже всё понимала… Выстаивала вместе с мамой длинные очереди, чтобы хоть что-то узнать о его судьбе, но с нами отказывались разговаривать и передачи не брали: родители, занятые делами, не удосужились расписаться…

***

– Не обижайся, просто мне всё время кажется, что ты – моложе меня.

Бедный мальчик. Мне ведь тоже так казалось. Он не умел радоваться жизни. Совсем. Всё перечислял свои беды: развёлся с женой, не дали места в общежитии, уволили из оркестра…

Эти послевоенные мальчики так ранимы… Им кажется: мир должен вращаться вокруг них, добрых, талантливых. А мир почему-то не хочет…

Андрей подтянул на диван ноги, обхватил колени руками. Длинные руки, длинные ноги, смешные оттопыренные уши… Почему-то мне он напоминал щенка-переростка: ещё хочет играть, но, заигравшись, может и укусить, а в поисках защиты подожмёт хвост и спрячется за тебя…

– Миля, остановись, не мельтеши перед глазами. Ты всё время что-то делаешь. Давай поговорим… Почему ты смеёшься?.. Нет, мне нравится, когда ты смеёшься, но почему?

– Ты похож на мою маму. Она тоже так говорила: «Миля, не мельтеши…»

– Расскажи про маму. Какая она была?

– Стильная. До последних дней – клетчатое кепи, шарф, обувь на высоком каблуке. Ходила быстро, всем улыбалась. Мужчины – заглядывались и часто теряли головы. Тебе она бы понравилась…

– Мне нравишься ты.

– Тоже неплохо.

Вдруг начал суетливо собираться.

– Куда ты?

– Опаздываю. На работу пора.

– Ты говорил, тебя из оркестра уволили.

– Жить ведь надо. В другом месте теперь играю.

Почему-то долго, не попадая в рукава, надевал пальто. Нахлобучил на затылок маленькую вязаную шапочку с помпоном, поднял футляр с баяном… Взялся за ручку двери и нерешительно обернулся:

– Можно мне вернуться?

– Трезвому – да. Придёшь пьяный – выгоню.

– Постараюсь. Я вообще-то не алкоголик, Миля. Просто всё так сложилось…

***

Мама, мамочка… Алеська однажды упрекнула нас с мамой: «Вы не знаете, как было там». Но и она не знала, как было здесь.

Мама выросла в зажиточной семье. Хотя к моменту моего рождения всё, что осталось от зажиточности – это ломберный столик красного дерева, два облезлых кресла и лёгкое презрение ко всему «практичному», то бишь, зарабатыванию денег. Единственное, что мама умела – вязать крючком замечательные кружевные воротнички и салфетки. На деньги с их продажи мы жили после того, как арестовали отца. Мама вязала, я продавала на рынке то, что не разбирали знакомые и соседи. Сначала стеснялась, потом научилась громко расхваливать товар, зазывать покупателей, придумала, что я в театре, на сцене – играю роль…

Начало войны запомнилось заревом в полнеба, чадом и дымом, разъедающим глаза. Мы уходили от огня по шоссе, а за спиной полыхал город. Мама решила, что войну – месяц, другой – надо переждать на хуторе, у бабы Стефы, папиной мамы. Правду сказать, мы её и не знали толком, лишь изредка обменивались письмами. В каждом она спрашивала о сыне, а мы не знали, что отвечать…

За несколько суток, плутая по лесным тропам, пытаясь, где можно, обходить болота и большие деревни, каким-то чудом добрались до хутора со странным названием Никитов Тупик. Какие там каблуки… Мама чуть не сразу в лесу на сучок напоролась – нога в кровь, подошва туфли платком подвязана, а я с ног до головы в тине, на одежде разводы грязи, босиком: сорвалась, прыгая с одной болотной кочки на другую и утопила сандалии. Пришли – во дворе телега, дверь в хату нараспашку, и какой-то мужик из дома узлы таскает.

– Беженцев на постой не берём.

– Мы родственники. Я – невестка Стефании Григорьевны, это моя дочь.