Мгновения жизни

– Невжо? – дядька бросил мешок на подводу, огромной чёрной ладонью поскрёб затылок. – Непутёвого Казьки жена, что ли? Вовремя подоспела. Стефа-то вчера преставилась, я и похоронил её. Отпели, по чести, как полагается, так что с тебя, невестушка, не обессудь, деньгами не возьму, они что пыль теперь, а вот золотишко какое имеется – им рассчитаешься…

Мама плакала. Я возненавидела этого дядьку Дениса больше жизни. Он вывез из дома всё, что только было возможно: одежду, домашнюю утварь, какие-то продукты – остались только голые стены да брошенный на пол рваный тюфяк…

Выбора не было: пришлось идти по ближайшим деревням побираться. Все романсы, которые слышала по радио, перепела. Танцы – под собственное пение на ходу сочиняла… Кто прогонял, а кто и на пару картошин да на кусок хлеба раскошеливался. Мама из соломы лапти сплела. Какие-то тряпки вместо чулок накрутили, верёвочками привязали – уже и не босиком по осенней распутице… В этих лаптях, взмахивая маминой юбкой, я гордо поводила плечами, сверкала глазами и, как мне казалось, неистово возносила руки к небу, изображая испанское фламенко… Одна бабуля так расчувствовалась, что подарила вытертый плюшевый жакет дочкин, да платок штапельный. И то сказать, ночи холодные уже стояли, зима близилась…

Самое страшное воспоминание – даже не то, как поймали в городе во время облавы и в Германию повезли, а как дядька Денис в лесу подкараулил. Он давно на меня поглядывал, я сторонилась, но тут… как его дикие глаза увидела – поняла: изнасилует – не жить мне больше. В болото кинулась, с кочки на кочку… Под ногами – шуршание, слабый треск и алые всплески… Клюква в тот год уродилась. На клюквенном соке он и поскользнулся. Кричал, просил спасти, а я рот кулаком заткнула, чтобы не закричать, присела, спрятавшись за вывороченными корнями поваленного дерева и не вышла. Никогда никому, даже маме об этом не рассказывала.

2

«Другое место», где играл уволенный из Оркестра народных инструментов Андрей, радовало акустикой, но продувалось насквозь. Я в этом убедилась уже следующим вечером, спускаясь в метро после занятий с заочниками. Подземный переход, соединяющий вход в метро, выход к филармонии и к площади, на которой стоит наш Университет культуры, обволакивало танго. Упругие аккорды, повторяясь, держали ритм. На эту ритмическую ось как лента накручивалась томная, щемящая мелодия либертанго. Музыка Пьяццоллы будто создана для русского баяна, но такую аранжировку я слышала впервые. Судя по всему, музыкант импровизировал и вдохновенно держал слушателя на пределе томления, профессионально оттягивая момент, когда наконец мелодия взорвётся тоской и страстью. В просвете между спинами собравшихся слушателей – Андрей. Пальто брошено на футляр баяна, глаза прикрыты, растянутые меха – словно распахнутая душа.