Луиза улыбнулась и предложила ей присесть, говоря таким тоном, словно они расстались только вчера.
— Ной сказал, что ты хочешь задать мне несколько вопросов. Не знаю, впрочем, смогу ли оказаться тебе полезной. Понятия не имею, для чего они его построили, это уродливое и старомодное сооружение.
— Что вы имеете в виду?
— Некрополь, Грейс.
— Ах да, некрополь. Не могу не согласиться с вами: я тоже не понимаю.
— Так что еще ты хочешь узнать?
— Речь идет о картине. Мне подарили чудесное полотно, и я подумала, что, возможно, вы знаете художника, некоего А. Л. Форбса. — В глазах Луизы Грейс не заметила ни искорки интереса. В следующее мгновение та повернула голову, осмотрелась и поинтересовалась, где же ее кофе.
— В одиннадцать часов я всегда пью кофе с печеньем.
— Ной сказал мне, что, скорее всего, вам о нем ничего не известно, но я решила все-таки попытаться. Понимаете, картина очень красивая. В следующий раз я захвачу ее с собой, чтобы показать вам.
— Говоришь, Ной думает, будто я не знаю этого Форбса?
— Он только сказал, что вы не слишком любили общаться с художниками, друзьями вашего супруга.
— Он прав. Я никогда особенно не дружила с ними.
Луиза
Я вижу из своего окна, как Грейс Шилд садится в автомобиль вместе с мачехой. Я помню Грейс, приятельницу Ноя. Она выросла и превратилась в красавицу, но в остальном почти не изменилась. И она по-прежнему задает вопросы. Сначала ее занимало привидение. Теперь ей интересно, не знали ли Артур или я художника по фамилии Форбс.
Драмы наших жизней, моей и Артура, разыгрывались в другое время. А теперь мой внук хочет написать биографию и осторожно спрашивает у меня, как я отношусь к его намерению рассказать всем нашу историю. Я ответила, что он волен поступать как считает нужным. Негоже вставать у людей на пути, когда они пытаются что-то создать. А Грейс Шилд рассуждает о своем художнике. Ей понравилась его работа. Когда вы состарились, у вас уже не остается слез, чтобы плакать, и боль приходит к вам приглушенная и смягченная прожитыми годами, но после того как Грейс Шилд ушла, я все-таки заплакала.
У дверей квартиры миссис Шилд на коврике лежала свернутая трубочкой газета. Грейс подняла ее и вручила мачехе. Почтовая наклейка в форме новогодней елки говорила о том, что газету оставила бедняжка Марджори Рейнольдс. Еще одна наклейка отмечала нужную страницу.
Войдя в дом, Грейс помогла миссис Шилд снять корсет и протянула ей туфли «доктор Шольц», специальные ортопедические туфли на твердой подошве.
— Я приготовлю нам чай, — сообщила она, удаляясь в кухню, а миссис Шилд уселась в кресло, намереваясь погрузиться в чтение.
— О Боже, — услышала Грейс. — Подумать только, какое несчастье!
Грейс вошла в комнату и поставила кружки на стол.
— Что там еще припасла для тебя Марджори? — Она бросила взгляд через плечо миссис Шилд. — Какого черта… — И выхватила у нее из рук газету.
И на сей раз статья сопровождалась фотографией. Был использован старый трюк, когда на снимке «главный герой» — то есть Грейс — выглядит исключительно непривлекательно. Если на первом фото, в статье Нелл Гордон, она была серой и измученной, то здесь она имела просто злобный вид. Ее обычно бледное лицо казалось присыпанным мукой, губы были накрашены ярко-красной помадой (обычно она не делала этого), отчего Грейс выглядела так, словно она только что отведала свежей человеческой крови. Ее тонкие прямые брови сошлись в ниточку, а под глазами обозначились темные круги.
Сэнди Лодж-Арчер, ведущая колонки в одном из таблоидов, была известна бойким пером. Она чрезмерно гордилась своим британским происхождением, тем, что родилась на севере, и терпеть не могла радикалов, будь то левые или правые. Такие люди были всегда готовы, как бойскауты, засучить рукава и затянуть ремни — словом, она придерживалась ветхозаветных взглядов, которыми и делилась с нацией два раза в неделю, по понедельникам и четвергам. В последнее время она задавалась вопросом: