— По крайней мере, она не испытывает ко мне жалости, — пробормотала она. — Нет, правда, все не так уж плохо. — Она вновь взяла газету в руки, чтобы дочитать последний абзац.
Грейс обхватила голову руками. Она не подняла взгляд, даже когда почувствовала, что у нее отбирают газету. «Я не буду плакать, — повторяла она про себя. — Я не из тех, кто дает волю слезам». В любом случае, она не хотела давать миссис Шилд лишний повод волноваться, что могло плохо сказаться на ее здоровье.
— Не обращай внимания, дорогая. — Голос миссис Шилд звучал непривычно тихо и мягко. — В самом деле, все это не стоит выеденного яйца. Людям свойственно высказывать самые невероятные вещи, которых они на самом деле не имеют в виду, если видят, что их слушают. Я всегда считала, что журналисты обладают неким высшим даром — умением слушать с таким видом, будто им не все равно, о чем идет речь.
Грейс подняла голову. Она улыбалась, но в ее глазах затаилась безнадежность, а плечи безвольно поникли.
— Я знаю. И мне на самом деле плевать, что думают обо мне остальные. Или кажется, что плевать. Прислушивайся к мнению посторонних, и ты никогда не станешь сама собой, а превратишься во флюгер, реагирующий на то, куда дует ветер. Я не выношу жалости и не могу не думать о том… знаешь, Эви, наверное, ты права… я не могу не думать о том, что в их рассуждениях есть рациональное зерно.
— Но, Грейс, ты всегда казалась такой уверенной… во всем.
— То, что я не расхаживаю с табличкой на груди «Практичные стервы тоже могут сомневаться», вовсе не означает, что меня никогда не одолевают сомнения. И я даже не лишена чувств. В конце концов, что я такое: чистая стена, ожидающая, пока на ней намалюют граффити?
Зазвонил телефон, и Грейс протянула руку, чтобы снять трубку. Это оказалась бедняжка Марджори, пожелавшая узнать, видели ли они «эту ужасную статью».
— О какой статье идет речь? — невинным голосом осведомилась Грейс. Миссис Шилд неодобрительно посмотрела на нее, выхватила из рук трубку и поднесла к уху. — Это я, Марджори. Разумеется, мы видели ее. Очень мило с твоей стороны, что ты решила занести ее нам. Да… да… да… совершенно… Я знаю, знаю, Господь свидетель… да, Марджори, ты очень помогла… Спасибо тебе, дорогая… да благословит тебя Господь… да… пока. — Она вернула трубку Грейс, и та положила ее на аппарат.
— Не могу понять,
— Марджори милая? — задумчиво протянула Грейс. — Помнишь Джейка, любимого ужа Финна? Финн всегда говорил, что мы просто не знаем Джейка. «Джейк такой милый», — повторял он. Может, так оно и было, но лично мне зрелище Джейка, пожирающего живых мышей, всегда казалось неприятным. И можешь не говорить: «Не глупи, Грейс. Бедняжка Марджори в жизни не съела ни одной мыши живьем», — я тебе не поверю.
— Ты ведешь себя, как ребенок. Марджори — моя близкая подруга, и в жизни ей пришлось несладко.
— Да-да, конечно, мы все наслышаны об этом. Удивительно, тебе не кажется, что такая милая личность, тем не менее, умудрилась оповестить всех и каждого о том, как сурово обошлась с ней жизнь. Смешно, но все мы, похоже, единодушны в том, что ее муж — просто развратная скотина, которая не пропускает ни одной юбки, а дети — бессердечные и неблагодарные твари, которых интересуют только деньги.
— Мне кажется, это очень невежливо с твоей стороны, Грейс. Марджори позвонила только затем, чтобы выразить тебе свое сожаление…