Мгновения жизни

Для Грейс возвращение домой всегда означало приход в объятия любимого человека. Закрывая за собой дверь, она чувствовала себя так, словно поднимает мост: она находилась вне досягаемости, отгородилась от всего мира и его проблем, никто не мог добраться до нее. Когда она оставалась одна в своей квартире, никто не домогался от нее любви, не требовал еды, не надоедал разговорами. Время принадлежало только ей, и она могла делать все, что заблагорассудится. Некого было огорчать или расстраивать. Подвести ее не мог никто, кроме нее же самой, никто не желал получить от нее то, чего она не могла или не желала дать. И долгое, очень долгое время такое положение вещей устраивало Грейс как нельзя лучше.

Но в последнее время она чувствовала себя одинокой — одинокой и усталой, даже опустошенной. Грейс начинала спрашивать себя: для чего она делает то, что делает, а это, как она объяснила Анжелике, означало, что она вступила на скользкий путь. Скоро дойдет до вопроса о смысле жизни, от которого, как всем известно, не следует ждать ничего хорошего.

— Ты ведь еще не познала любовь, — как-то заявила ей Анжелика.

— Напротив, я знаю, что это такое.

— Ты никому не даешь ни единого шанса, потому что до сих пор не можешь забыть свою первую любовь, что, конечно, очень мило, но, с другой стороны, вызывает лишь жалость и недоумение.

— Не говори глупости. Я уже давным-давно не вспоминаю Джефферсона.

— Откуда ты знаешь, что именно его я имею в виду?

— Потому что, дорогой мой Рамполь^[2], он был моей единственной первой любовью.

Анжелика понимающе улыбнулась, и эта улыбка разозлила Грейс сильнее, чем любые слова.

Теперь, приходя домой, Грейс испытывала непонятную ей самой тревогу. В глаза бросались неудобства, которых она не замечала раньше, ее раздражали нехватка шкафов и отсутствие надежных обогревателей, а единственная большая комната наводила на мысли не о просторе, а о пустоте. Отрывая голову от подушки, она спрашивала себя, а есть ли хотя бы одна заслуживающая уважения причина, почему ей нужно вставать и куда-то идти. Может быть, ей в конце концов начала надоедать ее работа? Но проблема заключалась в том, что эта работа полностью соответствовала ее характеру. Она выходила из дома с фотоаппаратом в поисках света и неизбежно возвращалась со снимками темной стороны мира. Она вовсе не была угрюмой, просто черный привлекал ее больше других цветов. В общем-то, в этом нет ничего плохого. У нее хорошая и честная работа, позволявшая показывать другим то, что видела она сама: облако вокруг серебристого серпа луны, грусть на улыбающемся лице, мир, в котором было столько красоты, но который так омерзительно пах. Подобно всем остальным, она умирала от желания получить ответы на свои «как» и «почему», но не было никакой гарантии, что даже после смерти она станет более информированной. Поэтому, не имея ответов, она старалась запечатлеть на пленке уголок мира, который открывался перед ней в видоискателе фотоаппарата, надеясь хотя бы на мгновение увидеть его целиком. Но сейчас ей казалось, что пришло время взглянуть на него под другим углом.

Вокруг стояла ночная тишина, когда Грейс вышла из квартиры. Одинокий саксофонист на шестом этаже высотного здания, стоявшего за ее домом, наполнял неподвижный воздух страстью и тоской: саксофоны всегда наводили на нее меланхолию. «Но какого черта, — подумала она, — я должна быть счастлива». У нее было все: хорошая квартира в старом жилом районе, она никого не любила, впрочем, как и ее никто не любил, и наступала осень: сезон сочных и нежных фруктов и медленного умирания.

Она направлялась на закрытый просмотр работ в новой галерее на Маунт-стрит. Она часто бывала на закрытых выставках, но этот отличался от прочих: на сей раз Грейс сама участвовала в выставке. Она выставила несколько портретов, которые сделала к серии газетных статей: черно-белые фотографии актеров, художников и писателей, длительная экспозиция и объектив, направленный прямо в лицо тому, кого она фотографировала.

Грейс шла вниз по улице, направляясь к метро, в своем единственном выходном костюме черного цвета, с приталенным жакетом до бедер. Симпатичная девочка из захудалого квартала. Симпатичная девочка с шикарной работой, живущая в доме, где сломан бойлер, а по стенам гостиной, подобно виноградной лозе, ползет сырость.

Ее работы обращали на себя внимание. За один только вечер были проданы четыре снимка.

— Фотография, — разглагольствовала она перед молодым журналистом, стараясь произвести на него впечатление. — Фотография или картина, Стив, это единственная вещь, которая имеет значение.