Мяч круглый, поле скользкое (СИ)

— Вы, молодой человек, тоже футболист? Из какой команды? Я вас что-то не видел раньше, — Борис Андреевич Аркадьев вытащил из кармана очки.

— Из «Динамо», — буркнул молодой человек и канул обратно, явно дёрнутый в кресло рыжим попутчиком.

— Нэсыти! И мэне два плова — я с этыми перэлётами туда-суда, почты двое суток нычего нэ ел, да.

— И мне два, — опять высунулась горбоносая сущность, — я с этими посадками тоже почти сутки не ел.

— Вас легче из самолёта выкинуть, чем прокормить, — проворчал себе под нос майор Миша и скрылся за шторкой. — Нашли, блин прислугу.

— Борис Андреевич, а как думаешь — переходы ведь запрещены во время сезона, или этим разрешат? Ну, не зря же нас туда собирают? — спросил Аркадьева заслуженный мастер спорта Василий Михайлович Карцев.

— Нет. Такой вой все тренера подымут! На свои силы придётся рассчитывать.

— Гусь, говоришь… Хрень и полная ерунда получается, — вздохнул Карцев.

— Ну, через четыре часа всё узнаем. О, а и правда ведь, пловом пахнет — аж слюной захлебнуться можно. Как в Ташкенте.

— И нэ говоры.

Глава 9

Ретроспектива шестая

— Представляешь себе, директор лишил меня премии за то, что в рабочее время я был на футбольном матче.

— А от кого он узнал?

— Так он сидел рядом со мной.

Эрнст Гугович Кальтенбруннер был ещё той сволочью.

То, что он был начальником Главного управления имперской безопасности РСХА, обергруппенфюрером СС и генералом — хреново. То, что он один из главных организаторов Холокоста — и вовсе ужасно. Но ещё он активно мешал жить одному очень хорошему человеку.

Мешал, конечно, не напрямую. Обергруппенфюрер СС Эрнст Гугович даже и не догадывался о существовании этого гражданина, а если и догадывался, то как о чём-то расплывчатом и отдалённом. Ну, есть где-то. И что?

Кальтенбруннер оглядел сидящих за столом людей. Мотнул головой, прямо как любимый — э нет, пылко ненавидимый детворой штабс-капитан Овечкин, и легонько хлопнул по столу.

— Прравду вам говоррю, мне Миллерр сегодня сказал.

— Да так не бывает. Хто вин, и хто мы! Всех достоинств, шо с вас ростом.

— Значит, ты Миллерру не верришь? — на худом скуластом лице Кальтенбруннера заходили желваки. Друзья друзьями, но обвинять прилюдно во лжи он не позволит.

— А ему хто казав? — человек с высокими залысинами в пижонских золотых очках провёл пятернёй по редеющей причёске и почти смело взглянул на стоящего у стола вестника.

— Много будешь знать — никогда не состарришься. Он заместитель — чего бы ему не знать, — раскатистое «р» выдавало в человеке не истинного уроженца данной местности.

Эрнст Кальтенбруннер был австрийцем, по отцовской линии происходил из кузнецов горной деревни Михельдорф. Прадед, Карл-Адам Кальтенбруннер, служил чиновником в аудиторской палате и писал стихи. Не посмотрели на происхождение — надели мешок на голову и повесили. Австрийцы и выдали американцам. Домой пробирался.

Стоящий сейчас перед столом Карл Кальтенбруннер тоже был потомком поэта Карла-Адама — праправнуком. Его дед перебрался в Баварию, осел в Мюнхене, и о других родственниках почти забыли. Ну, есть где-то. И что? Однако напомнили семейные связи о себе. И не в Германии напомнили. Отнюдь.

— Карл Иваныч, так погано ведь всё! И так команда, шо ни год, плетётся у дупе, прости Господи, а теперь навить взагали з Высшой лиги вылетит. Як же можно цю Балерину тренером ставить?! — залысый снова пригладил клочок волос на голове.

— Гусём ещё называли киевляне, — вставил самый молодой участник собрания футбольных болельщиков дома № 15 по улице Гоголевская.

— А ты, Алимка, почём знаешь? — перевёл сосредоточенный взгляд на молоденького казаха товарищ в щегольских очках.

— Я ж в Киеве служил. Водили как-то нас всей ротой на футбол, смотр художественной самодеятельности мы выиграли. Я там песню на казахском пел. Вот местные и кричали: Гусь, Гусь, давай. Он тогда гол с углового забил.

— Ты врри, да не завиррайся. Там угол же отррицательный, — сурово покачал головой мастер механического участка Карл Иванович, или Иоганнович, Кальтенбруннер.

— Да хоть параллелепипед. Я своими глазами видел, — вскочил молодой болельщик.

— И як же вин забил? — заинтересовался залысый, он же завсклада готовой продукции Шанойло Опанас Олегович.

— Он метров на десять отошёл, к самым дорожкам. Как разбежится! Как даст со всей дури! И полетел мячик высоко, чуть не к центру поля, а потом вдруг в воздухе сам повернул, и впритирочку со штангой — в пустые ворота. Вратарь-то выбежал, думал побороться в штрафной. Вот тогда стадион и заорал: Гусь, Гусь!

— Слыхав я о цём ударе. «Сухой лист» называется, — поддержал Алимку Шанойло.

— «Сухой лист». Чудно… Вот бы посмотреть. К нам когда приезжали, ни разу такого не изображал, — Карл Иванович потеребил узел галстука и всплеснул руками: — Вот не даёте главную-то новость выложить, перребивальщики.

— Так хутарь, — завскладом сделал приглашающий взмах рукой. Типа, садись, Иваныч, в ногах правды нет — как нет её и чуть выше.