Мяч круглый, поле скользкое

Обогнул конструкцию эту, стал пробираться к борову. Ну, вот и добрался… И лежит удобно — на спине. Прямо выставил грудь — вот сюда, Тощий, бей. Размахнулся… Ну, главное в ребро не попасть. Уже рука вниз пошла, когда на втором ярусе дедок кашлянул прямо Вовану в ухо. Бля! Рука дрогнула, и вместо груди шило вонзилось мусору в бицепс. Тот взвизгнул, как-то подобрался и, узрев перед собой Тощего, ногой отправил его через всю камеру к двери. Свет ночью в хате никто не выключает — не светло как днём, экономят мусора на электричестве, но видать-то всё отлично. Неудавшийся убийца ударился несильно — там, на вешалке, висело несколько пальто и телаг, даже полушубок один армейский. Вот они его и приняли. Тощий выхватил из кармана заточенную ложку и, приподнявшись, сделал неуверенный шаг в сторону майора. Мог бы и на месте оставаться — этот бугай уже летел к двери, на ходу выдёргивая шило из руки. Кровь брызнула.

Вован сделал ложный замах, надеясь — вот сейчас мусор отшатнётся, и он ему чиркнет по животу, кишки наружу выпуская. Не пошло… Мент рукой отвёл заточку и со всей дури пнул Тощему в живот. Вот на этот раз телаги с полушубками не спасли — прямо головушкой встретился Вован с железной дверью, и свет в глазах начал меркнуть. Последним краешком сознания он увидел, как боров шагает к нему с намерением всадить шило в глаз, но тут на плечах у Милютина повисли уже два его другана.

Словно ждали за дверью попкари. Заскрежетал замок, и окровавленного Сан Саныча повалили вбежавшие дюжие молодцы. Он и не слишком сопротивлялся. Вытащили, заломив руки, из камеры и так, согнутого, повели по коридору. Следом ещё двое волокли и несостоявшегося убийцу.

Притащили Милютина к оперу в кабинет. Только тот начал чего-то визжать на майора, как зазвонил телефон. Видно было, как вытянулось лицо у капитана, а потом и он сам вытянулся.

— Есть, товарищ полковник. Так точно, у меня. Кровь на левой руке и на животе. Колотая рана — может, артерия какая задета. Много крови… Есть в лазарет!

Милютин только тут обратил внимание на руку — и правда, ручеёк крови продолжал бежать. Хреново. Верно, жилу какую пропорол, сучонок.

— Перевязать бы, — мотнул он головой положившему трубку оперу.

— Конечно, товарищ Милютин, — почти спокойно проговорил капитан и нажал на звонок. Появился сержант здоровенький, тот, что сюда Сан Саныча тащил.

— Кондейко, отведи товарища Милютина в лазарет. Потом, как перевяжут — в кабинет к зам по оперработе.

— А как я с этажа-то…

— Я распоряжусь. Пропустят вас.

— Понятно.

— Не «понятно», а «так точно»! Выполнять, — и, повернувшись к Милютину, почти приветливо спросил: — Заявление писать будете, товарищ майор?

— Обойдусь.

— Не держите зла. Работа, — развёл руками капитан.

— Сучья у тебя работа. Меняй, а то и сам станешь…

— Пройдёмте, товарищ майор, — поторопил попкарь.

— Пойдёмте, товарищ сержант.

Глава 12

Интермеццо пятое

Бабушка говорит внуку:

— Ты мне, деточка, объясни по-научному: почему я сначала молнию вижу, а потом гром слышу?

— Да здесь все понятно, бабушка. Глаза-то у тебя впереди, а уши — сзади.

— Пионер, в борьбе за дело коммунистической партии будь готов!

— Всегда готов!

Ребята и девочки вскинули руки в салюте, и Теофило поднял свою вслед за пионерами. Теперь и он стоял с красным галстуком на шее — на одну маленькую ступеньку приблизился к своей мечте. Теперь нужно вступить в комсомол. Зачем? За надом. Оказывается, Леонсия — комсомолка, и даже подала заявление на вступление в коммунистическую партию, а рекомендацию ей дали два самых великих, по мнению Арисаги, человека. Фидель Кастро и Пётр Тишков.

— Папа, я хотеть камсол! — Теофило потряс сидевшего с закрытыми глазами на соседнем кресле в самолёте футболиста.

Сидел, думал, готов ли он стать комсомольцем. Вспоминал вот про пионеров. Спросил вчера Папу.

— Вот два «Зениту» забьёшь — тогда примем тебя.

Папа — это не отец. Отец Трофимки остался в Перу, как и все его братья и сёстры. Большая семья, и до того, как он подписал контракт с «Альянсой» — очень бедная. Папа — это Степанов. Очень трудная фамилия. Стье… па… ньёф. Не получалось сначала у Теофило. Стрипанья. Стирпаньо. Спиртаньев. Последняя вариация была уж совсем за рамками, и бородач простонал, глотая слёзы, выступившие от смеха: «Зови меня Папа. Шефство я над тобой, горе ты луковое, возьму». Так Папой и зовёт.

— Комсомол? Вон у нас комсоргом Олег Долматов. Долма. К нему иди.

Ушёл. Только Степанов задремал, как Трофимка снова его разбудил.

— Он сказалть, чтобы я пойшёл.

— Куда?

— Не знайть.

— Пусть напишет, — может, хоть пять минут дадут поспать. Игра с «Зенитом» вымотала так, что Вадим еле ноги до самолёта дотащил. Он их тащил, не они его.