Мягкая посадка. Год Лемминга. Менуэт святого Витта

— Снимай портки, говорю! — рявкнул Малахов. — Стеснительный какой. Раньше надо было стесняться! Быть кретином надо стесняться! Резинками надо пользоваться! Девок себе выбирать не подряд, а через одну хотя бы!..

Его несло, и он не мог остановиться. Пороть! Как поп Сильвестр учил. По заду. Вот вам, болтуны, теоретики, гугнивые разработчики педагогических методов, вся насущная педагогика взамен тонн вашего дерьма: воспитывать можно только собой, а если собой не выходит — по заду!

Сын трясущимися руками расстегивал брюки…

— Так. Одевайся. Давно вылезло?

— Позавчера. Что же мне теперь делать, пап?..

— Что делать, что делать… Хорошо хоть вовремя пришел. Кто она?

— Так… Одна девчонка.

— Одна блядь, ты хотел сказать? Что головой мотаешь, придурок? Называй вещи своими именами. Мама знает?

— Нет. — Сын всхлипнул.

— И не надо ей знать. Дыши на нее пореже, целовать себя не позволяй. Понял? Хоть хами ей, только чтоб она к тебе не притрагивалась. О том, чтобы она не узнала, — моя забота, не твоя. Не ради тебя, дурака, — ради нее! Обратишься в диспансер завтра же. Адрес дать?

— А нельзя как-нибудь…

— Что «как-нибудь»? — передразнил Малахов. — Ну? Ты говори, говори, я послушаю.

При виде трясущегося сына его мутило.

— Как-нибудь… негласно… Ты же можешь попросить, пап, тебе не откажут!..

— Вон чего ты хочешь, — сказал Малахов со злобой. — Сыночку начальника, значит, особые условия? Обойдешься. Хорошего врача тебе порекомендую, будь уверен, о деньгах тоже не беспокойся, а больше ни о чем не проси. И изволь сотрудничать! Источник назовешь как миленький и не вздумай там врать, будто по пьяни дело было и не помнишь, кто она. Ясно? Да, вот еще что… Не вздумай учудить что-нибудь. Ничего непоправимого с тобой не случилось: сифилис, слава богу, лечится. Стыдно, знаю, но потерпишь!

— Пап…

— Я так сказал, и так будет. Понял?

— Да.

Сын всхлипнул.

— Разревись тут у меня еще!.. Еще раз спрашиваю: ты хорошо меня понял?

— Да.

— Тогда до встречи. Сопли подбери. Маме — привет.

Только сейчас, спускаясь вниз вслед за Виталькой, глядя на его вздрагивающие плечи, Малахов понял, отчего возникло ощущение, будто чего-то не хватает: сын, войдя в дом, не протянул руку для пожатия.

Предусмотрительный… Может быть, стоило обойтись с ним помягче?

Нет. Нельзя. И не хочется.

Все-таки вечер был испорчен. Как бы ни было дальше, какую бы радость ни подарила Ольга, каким бы забором он сам ни старался отгородиться от всего мира, от мыслей о Витальке уже не отделаться ни за что. Поняв это, Малахов смирился и даже не обозлился на петушиное, со всхлипом: «Всего хорошего. Развлекайтесь!» за мгновение до того, как за сыном бухнула входная дверь. Эх, парень…

Ольга говорила что-то — он не слышал. Только видел, как беззвучно шевелятся ее губы, и знал, что она слегка оскорблена, но реакцию Малахова-младшего понимает и прощает, — а вспоминалось назойливо совсем другое: обезьяны, лишенные родителей и сами не испытывающие родительских чувств… И толстая пластиковая Няня в младшей группе интерната…

Невероятная догадка мелькнула было, но он тут же забыл о ней, выбегая вслед за сыном. Снаружи, за пятном света от фонаря над крыльцом, была чернота, и Витальки нигде не было видно. Похолодало; с неба косо сыпал мелкий злой снег. Крыльцо было припорошено. Малахов протрусил до ворот, вызвав удивление дежурного охранника, и убедился, что сын не шел, а бежал.

Как ни странно выглядит зимой на улице человек в купальном халате и тапочках на босу ногу, еще можно было поспешить вслед, в черноту, в снежные круги под редкими фонарями, нагнать на автобусной остановке… Ничего, решил он. Парень не маленький. Хочется ему пореветь в кулак в одиночестве — пусть поревет. Даже полезно. И доедет нормально: двадцать минут до вокзала на автобусе, пятьдесят минут экспрессом до Москвы…

Он постоял, посмотрел, как Бомж и другой котяра лежат в обнимку на усеянных шерстью плитах дорожки, вцепившись друг другу в челюсти мертвой хваткой, как два варана, и исходя сдавленным мученическим мыком. От котов чуть ли не пар шел, и снег мгновенно таял на ободранных боках. В великой битве за право покрытия соседских кошек наступил пат. Перешагнув через котов, Малахов вошел в дом.

3

Сон не приходил. Не шел ни в какую, и все тут, хотя всего пять часов назад казалось: добраться бы только до койки и рухнуть, а три часа назад казалось хуже: убью того следующего, кто сунется со своей проблемой… И страшно не хотелось вновь включать иную связь, кроме «шухерной», после ухода Ольги, после ожесточенных топорных упражнений в смятой постели, без всякого удовольствия и только с одной мыслью: «поскорее бы», и обязательного душа на двоих, и поцелуя в нос на пороге.

Все-таки обошлось без неловких разговоров — ушла сама. Догадалась, умница…