Мягкая посадка. Год Лемминга. Менуэт святого Витта

— Спасибо, Михаил Николаевич! В случае чего готов понести наказание вплоть до строгого выговора. — Счастливый Воронин уносится, прежде чем я успеваю накрутить ему хвост за дурацкие шутки, и минуту спустя уже слышно, как он на кого-то орет в значительном отдалении. Мало того, слышно, как ему отвечают в том же тоне, и он терпит. Может быть, только так и можно общаться с его немытой сворой гениев? Я бы так не смог. Он ради них в лепешку расшибется и за малейшее послабление готов чуть ли не униженно благодарить меня, Гузя и вообще кого угодно.

Подите вы все со своей благодарностью!

Штейн обстоятельнее: увязая в бесконечных подробностях, рассказывает мне, что удалось сделать с тех пор, как я терзал его группу в последний раз, на что можно надеяться в ближайшие дни и чего, по-видимому, не удастся в принципе. Чересчур пользованный компьютер, Михаил Николаевич, делаем что можем…

— А что вы, собственно, можете?

— Выловили слово Kruchkov, скорее всего это название файла. Вероятно, фамилия. Либо Кручков, либо Крачков. Возможно, Кручкович, Крачковский, а также иные варианты. На всякий случай я приказал также проверить и Крючковых, ограничив сферу поиска пока что нашей губернией. Вот список, жирным шрифтом отмечены наиболее вероятные кандидатуры.

— Оставьте мне.

Брови Штейна ползут вверх.

— Михаил Николаевич, нам проще самим…

Ну как объяснить ему, что я иногда вынужден делать не то, что мне хочется? Как?!

Боль в затылке отступает медленно.

— У меня имеются кое-какие соображения, Отто Оттович, и проверить их я должен сам. Не обижайтесь. Продолжайте копать «железо», это сейчас важнее всего.

Уже через полчаса я знаю ответ — нащупываю по-живому, издергавшись от головной боли. Кручкович Эраст Христофорович, врач-психиатр, заведующий реабилитационным отделением частной психоневрологической клиники «Надежда» — странным образом название клиники совпадает с кодом разработки, в чем я усматриваю добрый знак, — с 29.12.2039 находится в очередном отпуске. 51 год, холост.

Теплее?..

Какое там, уже горячо!

2

— О! Привет.

Совсем как Виталька.

На экране мелькали сугробы и лыжные палки — транслировался лыжный чемпионат на Валдайской Петле.

— Ты давно здесь?

— С час уже. Тебя за смертью посылать. Охрана не хотела пускать, предлагала посидеть в дежурке. Пришлось их тобой постращать… Однако и хоромина у тебя! Слушай, когда твой срок выйдет, тебе этот дом оставят?

Малахов ухмыльнулся.

— Вряд ли. А вообще-то жалко. Я тут уже привык. Тихо, хорошо… Вот на работе — там шумно и плохо.

— Устал?

— На пятерых хватит. Еще и ноги промочил вдобавок. Ничего, скоро буду как новенький. Медицина рекомендует термические процедуры и толику крепкого по окончании, если насос в порядке. Ты мне компанию не составишь?

— О! У тебя тут и сауна есть?

— Нет, русская парная. Экспресс, конечно… Но в кабинке двое поместятся.

Усталость была отчасти физическая, приятная. Не чисто мозговая, от которой нет отдыха и не знаешь, куда деваться.

— Иди один, а я подожду. С легким паром.

— Нет уж. Если один, буду мыться в ванне.

— Тогда семь футов под килем.

— Убийца! Утону же!

Когда он вернулся, распаренный и завернутый в халат, сам себе напоминая вареную сардельку в оболочке, Ольга сидела с ногами на тахте, рассматривая коллекцию боевых топоров, а на ее коленях поленом валялся Бомж и подставлял живот, чтобы почесали. За последние недели кот отъелся, восстановил утраченную шерсть и уже не раз, несомненно, лелея реваншистские планы, настырным мявом требовал, чтобы Малахов выпустил его за дверь — показать, что проигрыш в первом матче был чистым недоразумением.

— Осторожно, он кусается.

Бомж прекратил урчать и настороженно открыл на Малахова зеленый, разделенный надвое зрачком светляк глаза.

— Нечего зря на скотину наговаривать, — сказала Ольга. — Только разок царапнул, и то не со зла. Просто чтобы помнила, кто тут главный. А так он зверь порядочный, душа у него интеллигентная.

— Альпинистская у него душа, — возразил Малахов. — Все ковры разодрал от пола до потолка, первопроходец. Бердыш обрушил… Слушай, я тяпнуть хочу. Посмотри, что у нас там в баре, а?

— Сам посмотри. Он меня не пустит. Он зверь, мужчина и собственник.

— Хочешь, чтобы я приревновал, да? Так зря, я не ревнивый. Мне нужно просто тебя видеть. Ты приехала, и мне хорошо.

Сейчас он почти не врал. Беспокоило только отсутствие боли в затылке — к чему бы? Для чего, спрашшмется, в прошлый раз надо было петлять, уходя от наружки, чтобы вновь увидеть женщину, к которой с некоторых пор тянет все сильнее? И в позапрошлый раз тоже. И в позапозаирошлый. Чтобы она, леди моя Белсом, несмотря на уговоры, приехала сюда и пререкалась с охраной? Или дело просто-напросто в том, что уже поздно что-либо менять, что на этот раз, как ни крутись, не удалось бы ничего изменить — так зачем же «демо-нию» изводить хозяина напрасной мигренью?..