Мягкая посадка. Год Лемминга. Менуэт святого Витта

— Как мухи выздоравливают. Это Гоголь. Стыдно не знать. Тридцать пять тысяч одних курьеров. На тот свет.

Нетленные Мощи побагровел. Даже мослатый кулак его, лежащий на зеленом сукне стола, пошел красными пятнами.

— Во-первых, не тридцать пять тысяч, а уже значительно больше ста. А во-вторых, может быть, хоть сегодня обойдемся без цитат? Дело серьезное и уже, к сожалению, спешное. Я, собственно, вот о чем хочу напомнить: к настоящему моменту существование проблемы не признали лишь Китай, королевство Лесото, Ватикан и мы. Как руководитель СДЗН я могу гарантировать молчание максимум до конца марта, а потом, уж не взыщите, буду вынужден дать информации ход — под моим строжайшим контролем, разумеется. Иначе, простите меня, мы будем выглядеть просто идиотами.

— Тебя это беспокоит? — спросил Расторгуев.

— Представь себе, беспокоит! — Нетленные Мощи повысил голос. — Странно, что тебя не беспокоит авторитет Служб. Я не шучу, а ирония твоя мне противна. Я не намерен заниматься пустой схоластикой. Пусть над нами посмеются наши потомки, пусть осудят и будут стыдиться таких предков — мне плевать. Но пусть никто не мешает мне сейчас!

Малахов молчал. Затылок не предупреждал ни о какой опасности, «демоний» мирно спал — и все равно рубашка прилипла к спине. Какому функционеру приятно сидеть в этом зале, смотреть на невольно притягивающее взгляд специальное кресло, отставленное чуть в сторону от остальных, и знать, очень хорошо знать, для кого оно предназначено. Нет таких. Тут сидел Урванцев, молча выслушивая свой смертный приговор, а до него сидел Краснопольский, а еще раньше — Ильин, но он был оправдан судом чести и удачно дослужил трехлетний срок.

Грянуло не в марте и не в апреле, как сулил доверившийся своим аналитикам Лебедянский. В феврале. И, вопреки прогнозам тех же аналитиков, грянуло не в Китае, не в Индии, не в богом забытом Габоне — в Исландии. Малахов оценил жестокую иронию происходящего: там, где население некуда девать, никого особенно не заботит повышенная смертность от самоубийств — во всяком случае, поправил он себя, не заботит на бытовом уровне, вне круга друзей и родственников усопших. Зато для небольшой благополучной страны с населением меньше трехсот тысяч человек сотня необъяснимых самоубийств в год — явление чрезвычайное. Чересчур много, чтобы не сказать неприлично много, и очень заметно.

Четырнадцатого февраля — этой даты никогда уже не забыть функционеру Малахову — джинн выскочил из бутылки. Одной телепередачи из страны, где никогда ничего не случается, кроме вулканических извержений, оказалось достаточно, чтобы детонатор рванул и мир охотно сдетонировал и содрогнулся. На следующий день — как сговорились! — последовало выступление премьера Новой Зеландии, затем Швеции, Нидерландов, Монако… Пресса взвыла. Прорвав чахлые плотины, пошел мутный вал. Пандемию самоубийств уже успели окрестить «серой смертью» и «чумой в маскхалате». Покинули архивы и вновь обошли весь мир телекадры полуторагодичной давности о том, как известный мексиканский тореро — кумир публики вдруг ни с того ни с сего встал столбом посреди арены и безропотно позволил себя забодать. Оргкомитет запланированного на середину марта социологического конгресса в Мадриде принял решение заслушать доклад доктора социологии Рамона Меньеса ди Оливейра (университет Севильи) о положении дел с аномальным суицидом на Пиренейском полуострове. Известие об этом Малахов получил буквально вчера.

Лавина. Самое начало. Гул над головой…

Никаких признаков паники по миру пока не наблюдалось. И неудивительно: всему свое время. В двадцатых числах февраля Малахов отметил, что боль перестала тревожить его, когда он — для пробы — принимался думать об осторожном внедрении методики Филина — Кручковича. С этого времени он понял, что должен решить для себя окончательно: да или нет. Невозможно прятаться за болью, если боли нет. «Демоний» подсказывал: пора.

С этого времени пошел отсчет.

Собранный Кардиналом «малый синклит» — четверо функционеров и сам Кардинал — решал судьбу «Надежды» и лично Малахова. В самом лучшем случае признают трудности чрезвычайными и дадут такой карт-бланш, который функционеру не снится и в розовых снах. В самом худшем случае постановят собрать суд чести.

Функционеры. Бывшие функционеры, отслужившие свой срок, ныне уважаемые эксперты и консультанты при Службах. Потенциальные функционеры, вчерашние выпускники Школы — зубастый молодняк, опасный желанием занять твое место. Эти спуску не дадут. Стареющие мэтры, помнящие основание Школы, не удостоенные в лучшие свои годы кресла руководителя Службы и уже почти ни на что не надеющиеся, — среди них попадаются всякие, от снисходительных до озлобленных. И наконец, Кардинал с правом вето на любое решение суда, как благоприятное для подсудимого, так и наоборот…

Исполнение приговора, как водится, оставят за осужденным. Три, четыре дня они будут ждать. Не дождавшись — помогут, как помогли Краснопольскому, и Кардинал втихомолку признает, что Школа опять допустила брак.