Мягкая ткань. Книга 2. Сукно

Первый укол доктор сделал сам, небольшую дозу, и научил, как пользоваться шприцем, доктор у них был непостоянный, Семенову было велено доктора отдать, и его отдали, как дорогую, даже драгоценную вещь, со всеми предосторожностями, а морфий остался. Так вот, после первого же укола боль исчезла, голова неожиданно оказалась ясной, мысли работали в правильном направлении, он тут же составил новый план закупок, проверил содержимое закромов товарища Цыбы, провел совещание с начальником поезда и с командиром поезда товарищем Семеновым, попросил показать ближайший репертуар Лидию Ивановну, поезд разогнал большую скорость, он быстро проверил все вагоны, красноармейцы, не занятые в карауле, крепко спали, а занятые в карауле несли караул, пулемет стоял на боевом дежурстве, артисты репетировали роли, Миля, старший брат, сидел над картой, весь мир был в полном законченном звонком порядке. Даня выскочил в тамбур и дохнул степного воздуха, ночная, полная таинственных огоньков степь была прекрасна, она обещала совсем новую, совсем хорошую жизнь, только нужно было победить врага, победить врага, победить врага.

У артистов, конечно, иногда случались капризы: то женщины требовали внеплановую баню, то Боровиц отказывался играть в крестьянской хате, в которую каким-то волшебством втащили этот самый рояль, потому что там слишком плохая акустика, но, разумеется, ничто не могло сравниться с поведением поэта Эди Метлицкого, который пропадал то на одной станции, то на другой, срывая тем самым поездной график. Товарищ Метлицкий, терпеливо говорил ему командир поезда Семенов, сняв предварительно ремень с кобурой и аккуратно повесив его на вешалку, но вы же понимаете, что если вы, к примеру говоря, отстанете от поезда, то это значит, да-да, я это знаю, кивал поэт, но я не могу, то это значит, упрямо продолжал Семенов, что вы остались на территории, подконтрольной врагу, и стали дезертиром, а что у нас делают с дезертирами, да, вы знаете правильный ответ, но я не могу, что ты не можешь, начинал орать Миля, паршивый символист, я символист, ты за это ответишь, поэт вскакивал, и пахло близкой дракой. Метлицкий и Миля учились в одном классе, поэтому до драки было действительно недалеко, товарищ начальник агитпоезда, сурово говорил Семенов, можно я уже закончу, а потом вы уж тут сами, так вот, товарищ Метлицкий, видите тех двух красноармейцев на оружейной платформе, вот если я прикажу, они вас расстреляют, без разговоров, это понятно, но я не могу, плачущим голосом говорил Метлицкий, я должен изучать жизнь революционного края, я должен собрать материал для поэмы, вы что, не понимаете, я получил задание от ревкома, да все мы понимаем, ласково басил Семенов, но зачем вы с поезда-то соскакиваете, изучайте в рамках стоянки, а если не хватает, изучайте нас, изучайте красноармейцев, я им прикажу, изучайте меня, изучайте товарища Каневского, не младшего, вы его и так хорошо знаете, а старшего, да, точно, Эдя, изучай меня, с готовностью откликался Даня, вот я был простым лаборантом на заводе Наваля, да иди ты к черту, почти рыдал Метлицкий и убегал в гримерные комнаты к артисткам, которые его жалели и готовы были утешить, в рамках товарищеских отношений. Балаган, вздыхал Семенов. Запах оружейного масла и пороха стал с этих пор навязчивым, еще более навязчивым. Именно с тех пор, как он стал принимать морфий, не было никакого привыкания, он готов был поклясться, просто огромный страх, что эта жуткая боль вернется, поселилась в его башке, боль мерещилась ему в каждом стуке и движении, он часто щупал челюсть и смеялся от счастья, настолько чудесным оказался этот препарат. Впрочем, кое-что изменилось, вот этот запах – оружейного масла – начал его мучить, послушайте, товарищи, обращался Даня к красноармейцам, а вам не кажется, что когда вы чистите и смазываете оружие, происходит что-то не то, может быть, не нужно так уж сильно стараться, а то я что-то с ума схожу от этого запаха, красноармейцы сдержанно улыбались.