Мягкая ткань. Книга 2. Сукно

И вот на этих мостках – от радости к отчаянию – она научилась стоять уже очень прочно, она качалась на них, как на качелях, поэтому рассказ гражданина Петрова о каких-то женщинах и мужчинах, которые открыто живут друг с другом, был ей почему-то очень смешон, господи, да хоть бы и закрыто, разве в этом дело, главное, что можно над всем этим смеяться, смешить Петрова, издеваться над ним, и он будет молча улыбаться, ласково улыбаться, он уже большой, но похож на ребенка. Господи, а что же она может сделать, чтобы приблизить, заставить эту самую жизнь стать, наконец, другой: взрослой, независимой ни от чего, ни от кого, может, надо просто стать женой одного из этих мужчин? Ну хорошо, женой рано, тогда любовницей, пусть все будет вот так, пусть все ее осудят, пусть ее отовсюду выгонят, не это ли лучший ответ на всю эту несправедливость, но тогда… Тогда не будет многого, не будет этих долгих молчаливых счастливых часов с Розой, после обеда, когда они читают книги, эти толстые книги, Роза читает Лескова, скучного Лескова, она задавака, она изучает русский характер, а Нина читает Золя и Флобера, Золя и Флобера, вот это настоящее, эти страсти – их надо знать в первоисточнике, чтобы потом не ошибиться, когда придет настоящее чувство. Тетя Женя, спрашивает она, а что такое настоящее чувство, вечером, перед сном, когда чай выпит и варенье съедено, и они вновь собираются с Розой на танцы. Она спрашивает между прочим, как бы между прочим, она спрашивает об этом свою тетку, тетка Женя – настоящий ученый, женщина-врач, ее очки и тихий голос действуют сильнее всех лекарств, она одевается в пиджак, длинную юбку, даже летом, так принято, у них на работе так принято, пиджак, жакет, юбка, это скучно, но так принято.

Тетя Женя все время о чем-то думает, лишь иногда она смотрит на Нину, и в глазах у нее появляется страшная, тяжелая грусть, это нельзя скрыть и это невозможно выдержать. Что ты говоришь, переспрашивает она, настоящее чувство, напоминает Нина, не знаю, не знаю, говорит Женя, это очень сложно, это у каждого свое, короткая ослепительная вспышка, а потом необыкновенная радость, каждодневная радость, от того, что ты видишь этого человека и утром, и вечером, когда жизнь без него пуста и темна. Твои родители все это пережили, они очень любят друг друга, помни об этом, Нина, не забывай, и когда ты захочешь попробовать себя в какой-то новой роли, не забывай об этом, не забывай.

Женя уходит в свою комнату, а в ушах звучит ее голос – нет, товарищ Петров, я не отдам вам свою молодость только из озорства, этому не бывать. Слушайте, говорит она вдруг, а давайте сейчас пойдем на речку, не на танцы, а на речку. Петров в восторге, «мы будем купаться!» – кричит он. Два офицера-связиста, они их тоже сопровождают из скучного места в другое, они несколько смущены, они собирались потанцевать немного и возвращаться на свои квартиры, уже очень поздно, завтра рано вставать, на службу, но и их тоже Роза уговаривает присоединиться. Они спускаются к пустынному пляжу, две девчонки просят всех отвернуться и ныряют в воду, мужчины отходят подальше и тоже прыгают, над тихой молочной водой раздаются голоса, разносится эхо, потом разводят костер, чтобы согреться. Петров берет ее за руку, и она говорит ему: понимаете, Петров, у меня есть семья, и я очень ее люблю. Петров печально кивает, а она смотрит на этот молочный туман над рекой, на эти сосны и думает, что эти слова возникли не зря, что в них-то все дело, она верит, что все так и есть, у нее есть семья, хотя мама и папа далеко, папы, может быть, уже совсем нет, этого никто не знает, а мама пишет ей письма раз в месяц, но есть тетка Женя, есть бабушка Соня, есть сестра Роза, есть Даня и Надя, есть все-все-все – и значит, никакой Петров ей не страшен со своими глупыми приставаниями, и никакой черт ее не заберет, и будет так, как должно быть. И она встает, платье на мокром теле уже просохло, но ее немножко трясет, давайте, давайте, идем дальше, кричит она, не стоит расстраиваться, жизнь прекрасна, и Роза, добрая Роза смотрит на нее и смеется, жизнь прекрасна, то есть она ужасна, но и прекрасна тоже. А дома их ждет тарелка с манной кашей, залитая вареньем, как это хорошо, как это здорово.

Папу услали в Киев зимой. Почти полгода она прожила в Москве одна, в Нижнем Кисловском, в их квартире. Сначала она даже не знала, что случилось, или еще не случилось, а просто папа уехал в Киев, в командировку, а за ним мама, «чтобы устроиться и осмотреться». За Ниной было велено следить маминым родственникам, дяде Леше и тете Тане, и вот они присматривали, довольно хмуро (на ее взгляд), но при этом вполне формально, что ее как раз устраивало вполне, и эту хмурость, и эту совсем неродственную интонацию – она равнодушно терпела. Ну да, им некогда, у них свои дела, свои дети, свои болезни, свои проблемы, все понятно – ну и пусть!