Мягкая ткань. Книга 2. Сукно

Наконец, в начале октября официально стали говорить, разъяснять, что будет эвакуация, в Самару, в Вятку, в Пензу, никто не знал, никто ничего не мог объяснить, куда эвакуация, зачем, вместе с работниками, да, вместе, но почему им тогда ничего не говорят, не объясняют, куда им ехать, как ехать, технический персонал, объясняли им мастера сквозь зубы, будут набирать на месте, поедут инженеры и дирекция, ах вот как, а что же они, а как же люди, а мы по пятнадцать лет, а я двадцать лет тут работаю, вас тоже эвакуируют, но постепенно, а что же, значит, Москву будут сдавать, тот, кто впервые это сказал, сам испугался реакции на свои слова, в пустом цеху стало очень тихо, где-то в самом дальнем углу продолжал работать какой-то один станок, добавляя горечи и пронзительности общей тишине, люди стояли молча, ударенные сказанным, но их быстро стали успокаивать, что никто Москву сдавать не собирается, паника – это работа на врага, плановая эвакуация военных предприятий предусмотрена мобилизационным планом, и никакой сенсации тут нет, это давно известно, давайте все-таки работать, а не стоять, но с этого момента, именно с этого, как-то все изменилось – прежде всего люди. Лица, движения, даже воздух стал каким-то мутным и тяжелым, ее прекрасные рабочие в замызганных кепках, обмазанные всяким резко пахнущим маслом от носа до кончиков пальцев, грубые, жесткие, орущие матом, неожиданно посерели и поскучнели, стали приставать со всякими глупостями, а сходи-ка туда, а принеси то, один начал прижимать в углу, пришлось заорать, он отстал, но озлобился, требовал, чтобы волосы заправляла в косынку, и не давал включать станок, пока она этого не сделает, а она не могла заправить их в косынку, потому что косынку тетя Таня выдала ей старую, маленькую, детскую, волосы оттуда выбивались постоянно, но раньше никто на это не обращал внимания, а вот сейчас – обратили, а 16 октября немцы взяли Боровск, город в Калужской области…

Шестнадцатого октября 1941 года немцы взяли Боровск, город в Калужской области. Об этом сообщили по радио.

Она, как всегда, вышла из дома в шесть утра, села на трамвай.

У проходной клубилась толпа, на завод не пускали. Люди стояли мрачно, никуда не собираясь уходить. Это было молчание, да, огромное тяжелое молчание, но облепленное со всех сторон, как мухами, какими-то совсем новыми для нее, мерзкими, липучими словами: говорили, что по радио передавали фашистский гимн на мотив песни «Все выше, и выше, и выше…», что зарплату, которую должны были выдать за два месяца, раз завод закрыли, уже украли, начальство увозит свои семьи на грузовиках еще с ночи, со всем ценным, что удалось взять, завод разворовали, а им деваться некуда, у них теперь нет ничего, иди куда хочешь, так уходят уже, крикнул кто-то весело, по Рязанке, по Владимирке, а ты откуда знаешь, да откуда я знаю, одна баба сказала, кто-то громко всхлипнул, в толпе заматерились, возникла небольшая драка. Из ворот хозцеха, это было метрах в ста от толпы, выехал грузовичок, полуторка, доверху чем-то набитый и аккуратно обмотанный брезентом. Смотри, смотри, Буданников, крикнул кто-то, и все побежали, побежала и Нина, сама не зная, зачем и куда, толпа окружила полуторку и вытолкала прочь водителя, Буданников, начальник отдела снабжения, в драповом пальто с каракулевым воротником и в шапке пирожком, кричал на них что-то страшное: засужу, расстреляю, прочь, сволочи, охрана, охрана, но его никто не слушал, всех интересовал кожаный портфель Буданникова, который он прижимал к груди, ему быстро разбили нос и столкнули на землю, кто-то тащил Буданникова по земле за каракулевый воротник, а кто-то остро и точно бил ему носком сапога под дых, и под ребра, и в пах, начальник отдела снабжения плевался кровью, какая-то баба истошно визжала, что он еврей, в портфеле вместо денег оказались партийные документы, партбилеты, ведомости, их быстро развеяли по ветру, где деньги, деньги давай, нам детей кормить надо, листы бумаги, заполненные мелкими аккуратными буквами, взметнулись над головами, Буданникова пытались добить, но он еще хрипел, сопротивлялся, толпа аккуратно развязала брезент, и стала раздавать по головам и через головы все то, что там было так ладно, крепко и аккуратно упаковано: стулья, столы, ящики с посудой, чемоданы с мануфактурой, тканями, бельем, очевидно, что это был немалый домашний скарб Буданникова, который он погрузил на служебную машину, намереваясь отправиться тотчас же за своей семьей, обилие и разнообразие этого скарба неприятно удивило рабочих, они пихали Буданникова в бок сапогами, уже беззлобно, скорее для шутки, повторяя вполголоса, ишь, нажил, еврей, я не еврей, я не еврей, сипел Буданников, Нина бросилась к одиноко стоящему милиционеру, но он лишь отрицательно покачал головой, внимательно наблюдая за происходящим: извините, девушка, ничего сделать не могу.

Нина оцепенела.