Мягкая ткань. Книга 2. Сукно

Итак, пожарные не пострадали, листал блокнот Соловейчик, два надзирателя из 26-го отделения милиции, так, позвольте, а именно товарищи Зайцев и Мещеряков, бросились спасать людей на второй этаж, но были отброшены взрывом с такой силой, что отлетели во двор, какой ужас, прошептала Надя, да, но ведь это был уже второй взрыв, наставительно сказал Соловейчик, а они все равно не побоялись, да, и вот, совладелец магазина Фирсанов, который в настоящее время потерял зрение и лежит в Шереметевской больнице, допрошен, зрение он потерял, сказала Надя, люди жизнь потеряли, Ян слушал их разговор молча, и вдруг сказал, знаете что, давайте выпьем за смерть… все замолчали, что ты имеешь в виду, нетерпеливо спросил Соловейчик, смерть, смерть, я имею в виду смерть, ну вот смотрите, вот эта прислуга, которая вышла за покупками и которая совершенно случайно осталась жива, тогда как те люди, с которыми она проводила всю свою жизнь, изо дня в день, разорваны в клочья, счастлива ли она сегодня, не уверен, да, она потрясена, а знаете чем, она оказалась одна, ей страшно, ибо то, что должно было с ней случиться, не случилось, и вот она думает, а почему, чем я лучше или хуже, что такого есть во мне, что меня пощадили, а может быть, я не хочу этого, может быть, смерть была бы для нее избавлением, Ян, да что с тобой, спросила Надя, да нет, ничего, просто я почувствовал вот это облегчение, понимаете, странное облегчение смерти, ведь когда говорят, человек хочет жить вечно, это ведь не значит, что он хочет жить бесконечно, то есть жить долго, повторять все снова и снова, правда же, нет, он хочет жить не бессмысленно, продлевая одно и то же, то есть не ради цифр, не ради просто вот такого, знаете, спортивного достижения, голой статистики, это совсем не нужно, увы, вечность – это качество только одной секунды, это такой крошечный абсолют, и вы знаете, я подошел вчера к этому горящему дому и представил себе: вот раз, и ничего нет, все взлетело к чертовой матери на воздух, как здорово, все приобрело смысл.

Что ты бредишь, спокойно сказал Даня, тебе нельзя больше пить, возможно, сказал Ян, я видел много смертей, перебил его Даня, поверь, в этом нет ничего хорошего, когда отлетает жизнь, от человека остается только что-то неприятное, на него и смотреть-то неприятно, и он лежит в неудобной позе, из него течет, а он не может пошевелиться, чтобы не текло, понимаешь, что уж говорить про данный случай, когда тебя разрывает просто на куски, не понимаю, а я, кажется, понимаю, сказала Надя, просто больше не надо беспокоиться, волноваться, мы все мечтаем об этом моменте, когда не надо больше волноваться, когда от тебя ничего больше не требуется, вот-вот, отозвался Ян, вот Надя меня понимает, это отдых, покой… Она взялась за рюмку, но пить не хотела, повертела пальцами в руках, нет, это убежище, бегство, я иногда тоже хочу убежать, но куда? Ну нет, сказал Даня, мне не нужно такого покоя, я буду жить долго, у меня будет жена, ты слышишь, дорогая Надежда Марковна, у меня будет жена, дети, они меня будут любить и я буду любить их, и я знаю, что это не будет всегда легко, всегда весело, но я хочу испытать эту тяжесть, я хочу нести ее, мне противно быть легким, тяжесть это то, что мне нужно, понимаешь, Ян, даже скорее ноша или груз, словом, что-то такое, что тебя испытывает, я не знаю, понимаешь ли ты меня, вечность для меня именно в этом, чтобы что-то тащить, тупо тащить, неизвестно зачем, неизвестно кому, но дотащить и отдать, а ты, как мне кажется, все время стремишься освободиться, от одного, от другого, от третьего, я знаю одного такого человека, я встретил его тут, в Москве, на днях, он освободился от всего, но, ты знаешь, он несчастлив…

Соловейчик, чувствуя, что Надя серьезно напугана, опасливо поглядывал то на одного, то на другого брата и тут же поспешил перевести разговор: что, мол, да, семейная жизнь это хорошо, все мы хотим тепла, уюта, семейных радостей, но все-таки город серьезно встревожен, все-таки, сами понимаете, три мощных взрыва в самом центре, в последний раз, мне кажется, такое было в 1919 году, взрыв в Леонтьевском, да и то, там был открытый и понятный террористический акт, а тут что-то такое, непонятное, никто не верит, все считают, что власть скрывает число жертв, растут слухи, а рабочий класс у нас и так, понимаете, находится в беспокойстве, буквально тут и там слухи о забастовках, о рабочих выступлениях, например, вот буквально вчера – завод АМО, началась итальянка, по поводу невыплаты жалованья за вторую половину сентября, опять же, всех будоражит дело Мортехозупра, идет открытый процесс над бывшими руководителями, вскрылись огромные хищения, кстати, можно туда сходить, вам будет интересно. Надя заметила, что Ян побледнел, постойте, сказала она, я ничего об этом не знаю, да и вообще, вы тут все смешали в одну кучу, какие могут быть забастовки при советской власти, забастовки были при царе, так в том-то и дело, захохотал Соловейчик, в том-то и дело, я же говорю, город страшно взбудоражен.