Мякин

Мяк поставил картонный ящик с кое-какими полезными вещами у контейнера, присел на то же место, откуда его забрала старушка, и наблюдал, как солнце опускается за крыши. Сначала скрылась половина диска, но яркий свет не стал менее ярким, только в нём по сравнению с большим солнцем появились красно-оранжевые оттенки. Затем вниз ушёл почти весь диск и стало заметно темнее, а когда всё солнце спряталось за домами, на мусорке внезапно появились синие сумерки, дневные краски померкли, и картинка старого художника потускнела.

Мяк закрыл глаза и представил себя на санаторной льдине среди бескрайнего неба и льда. Мысли его, ясные и чёткие, с восторгом перебирали дальнейшие сюжеты, и его назначение вместо Герасима Ильича, и ворчание коллектива конторы, и Адмирала с его забористым напитком из фляжки.

Быстро темнело. Яркие звёзды заискрились в морозном воздухе. Мяк подумал:

«Наверное, небритый уже разжёг свой костёр, и яркие сполохи огня освещают его задумчивое лицо. Если бы я был там, то наверняка он рассказал бы мне о живом огне, а может быть, просто молчал и думал о чём-то своём».

Мысли Мяка поплыли куда-то далеко в детство. Он вспомнил мать: как она растирала снегом его обмороженные щёки и нос. Было немножко больно, но он терпел. Терпел, как сейчас, когда холод прокрался в рукава и стали подмерзать ноги. Он мёрз и боялся пошевелиться. Он знал, что стоит только пошевелить пальцем ноги — как холод быстро разбежится по всему телу, и не будет спасения от него.

«Не будет спасения от него», — подумал Мяк и тихо задремал.

— Осторожно берите его! Вот сюда, на носилки.

Голос Мяку показался знакомым, но вспоминать, чей он, ему не хотелось. Он почти не чувствовал себя, и ему казалось, что плывёт он куда-то, и дорога ему предстоит дальняя-предальняя. Его несколько раз переносили с одного места на другое, появлялся яркий свет, а затем наступала темнота. Этот знакомый голос ещё несколько раз что-то ему говорил, называя его Мякишей, но он не хотел отвечать — он плыл всё дальше и дальше, и не надо было ему возвращаться.

— А ведь ты подлец, Мяк! — сказал ему небритый.

— Да я знаю, — не разжимая губ ответил Мяк и подумал: «Я, наверное, опять заболел. В бреду я…»

— Нет, Мякиша, ты у меня, — услышал он Раисин голос и открыл глаза.

Он долго лечился — более месяца восстанавливали мякинский организм. И сам он тоже лечил себя, вспоминал санаторию, клинику, либерторию… Мысленно перебирал все эпизоды своего стремления стать новым человеком, человеком свободным и, конечно, пытался объяснить себе: кем же он стал?

— Я сейчас другой, совсем не тот Мякин, Мякиша, Мякушка. Я… — И он не знал, никак не мог определиться: кем же он стал?

Приходили и уходили доктора, тщательно осматривали Мякина, тихонечко объясняли Раисе, что надобно делать, и однажды он услышал: «Это как же вы довели до такого состояния мужа?»

Раиса вздохнула и ответила старому доктору:

— Он поправится, обязательно поправится!

Мякин лежал и смотрел в потолок, иногда украдкой поглядывал на Раису и думал, думал, закрывал глаза и вспоминал свой дом. Воспоминания лечили его. Он представлял себе, как сидит в своём любимом кресле и домашняя тишина обволакивает его, убаюкивает, и кто-то на цыпочках, стараясь не помешать ему, подходит и накрывает Мякина тёплым пледом.

А потом он вернулся в контору, и сам Казлюк хвалил его за работу.

— Вы, Мякин, незаменимый работник! Мы без вас пропадём, — частенько говаривал он и всякий раз добавлял: — Берегите себя.

Казлюк постоянно не сидел в кабинете, где раньше начальствовал Герасим Ильич, а затем некоторое время и сам Мякин, — он постоянно передвигался по конторе и, как свой в доску парень, раздавал направо и налево ценные советы, которые конторские воспринимали несколько нервозно и раздражительно.

В конторе Мякина сначала жалели — а как же: «Пострадал наш Мякин, чуть не замёрз среди бездомных!» А затем стали осуждать: «С чего это добропорядочный гражданин семью бросил?»

Потом довольно быстро, дня за три, эти разговоры затихли и Мякин был возвращён в своё обычное существование тихого трудоголика. И только Раиса, при соблюдении субординации, всё-таки позволяла себе изредка ласково потрепать затылок Мякина, настойчиво показывая, что её Мякиша — Раисин и ничей больше.

В тот день Мякин работал как никогда. Казлюк накидал ему столько документов, что, казалось, их не разгрести и за неделю, однако закрыть дела предстояло сегодня, то есть в пятницу. Всё было бы ничего, если бы за неделю коллеги Мякина (наверное, от его безотказности) насовали ему свои бумаги в надежде на то, что «наш труженик» обработает их в лучшем виде.

Корпел Мякин весь день без перерыва. В положенное время сотрудники дружно удалились из конторы на отдых. Сам Казлюк несколько минут постоял у мякинского стола, одобрительно хмыкнул и произнёс:

— Раечка, вы уж тут с Мякиным завершайте, а я удалюсь. Приятных выходных!

Раиса покорно кивнула головой и проводила Казлюка до выхода.

— Мякиша, ещё долго? — спросила она Мякина.

Он ответил:

— Скоро — уже закругляюсь.