Мякин

Но в этот раз — то ли оттого, что к массажным издевательствам Мякин маленько попривык, то ли беседа с одиноким его так взволновала — его мысли крутились вокруг вопроса: «Кто же я: приспособленец или неудачник?». И когда, вдоволь размяв Мякина сверху, ему предложили перевернуться и лечь на спину, он вспомнил эпизод из своей конторской жизни.

Было это давно — так давно, что Мякин почти уже забыл этот случай, а сейчас — видимо, под воздействием физического насилия — вспомнил. Тогда Мякин был молодым, как говорится, начинающим специалистом, а Герасим Ильич — импозантный мужчина, на которого ещё мало-мало засматривались некоторые особы женского пола, — не имел ещё круглой плешины на голове и состоятельного брюшка на передней части фигуры. Герасим Ильич всего год как руководил вверенным ему коллективом, а поскольку ещё волновался за состояние дел неимоверно, то завёл себе за правило осуществлять душевные разговоры с подчинёнными с глазу на глаз, для того чтобы быть в курсе, так сказать, всех конторских событий. А в конторе в то время — так уж сложилось — трудилась не без энтузиазма в основном молодёжь.

Молодёжь влюблялась, разлюблялась. Конторские драмы в скрытом виде то возникали, то затухали, а Герасим Ильич любил знать эти подробности — наверное, интуитивно понимал, что их можно использовать для эффективного воздействия на некоторых, да и на весь коллектив.

Массажный дядька взялся за мякинские ноги, долго обрабатывал ступни, гнул и выворачивал пальцы, а Мякин терпеливо вспоминал то далёкое время, когда ему, как он считал, никакие массажи были не нужны.

Вызвал как-то Герасим Ильич Мякина к себе в кабинет, усадил напротив, беседу душевную затеял, интересовался, как молодому, подающему надежду специалисту работается в коллективе, нет ли каких недостатков и тому подобное и так далее. И так постепенно разговорил Мякина, что тот как-то незаметно на откровенность перешёл. А Герасим Ильич всё спрашивал, допытывался, как там такая-то и такой-то работают и нет ли меж ними проблем каких-нибудь? Мякин, конечно, не полным идиотом был — понимал, что откровенность ему боком выйти может, — но уж больно Герасим Ильич много успехов по работе сулил в будущем. Не выдержал Мякин ласкового напора начальника, рассказал кое-что, что, по его мнению, мешало в работе, а именно — что одна ревнивица специально вредила другой особе, что тормозило творческий процесс некоторой части коллектива.

— Ах, вот оно что! — удивился Герасим Ильич и добавил: — А то я смотрю — качество страдает. Думал, что я что-то, как руководитель, не дорабатываю.

Перепугался Мякин маленько, подумал, что Герасим Ильич может его откровенность обнародовать, — аж на стуле заёрзал от напряжения! А Герасим Ильич, заметив его волнение, произнёс:

— Да ты, Мякин, не волнуйся. Твоя информация тебе не повредит, а даже наоборот.

Массажный дядька добрался до мякинских рук, крутил их вокруг плечевого сустава, словно вывернуть хотел, а Мякин не давался.

— Вы расслабьтесь, расслабьтесь, — ворчал дядька, и Мякин расслабился, вспомнив, как через день вызвал его Герасим Ильич снова, сесть даже не предложил, строго поглядел на Мякина и спросил:

— Вы зачем рассказали о нашей беседе этой красавице? Была у меня — сообщила, что вы сказали ей, что я недоволен. Зачем?

Мякин как-то съёжился и заодно остолбенел, кровь прилила к голове. Он почувствовал, что краснеет, словно перезрелый помидор на рынке. Он вроде бы этой особе ничего, в сущности, и не сказал, а так — намекнул, что шеф всё обо всех знает.

— Молчите? — тихо спросил Герасим Ильич и, не дожидаясь мякинского ответа, добавил: — Идите работайте.

Мякин, сгорбившись, тихо вышел из кабинета и часа два никак не мог успокоиться. С тех пор откровенность на работе он исключил навсегда.

— Полежите чуточку, отдохните, — сказал массажный дядька и удалился к раковине мыть руки. — А теперь можете потихоньку вставать, — услышал Мякин через минуту. — Придёте в номер — отдохните минут тридцать, — добавил дядька и снял с Мякина простыню.

В номере было тихо и уютно, до обеда было ещё далеко. Оставшиеся процедуры Мякин решил проигнорировать. Ему захотелось просто полежать. Сначала он позвонил супруге, доложил о том, как ему отдыхается, справился о семейных делах, подошёл к окну. Пасмурная, тихая погода располагала к горизонтальному безделью. Мякин взглянул на верхнюю полку шкафа, достал чёрную книжку и, лёжа в кровати, занялся чтением.

«Сегодня был свободный день. В такие дни Орбодин, по уже давно заведённому порядку, не имел права делать замечания. Он крадучись передвигался по дому, заглядывал в те уголки, где, по его разумению, кто-то из домочадцев мог оставить что-нибудь неположенное, и думал про себя:

“Очень странные эти свободные дни. Как-то парадоксально звучит эта фраза: «По уже давно заведённому порядку он не может устранять беспорядок»”.