Мясник

— Прекрати на меня смотреть! — вырывается у меня, и я почти чувствую, как взгляд Наташи соскальзывает в сторону, а когда снова смотрю на нее, по ее губам на мгновение проскальзывает улыбка — холодная, жесткая улыбка исследователя. Сейчас ее глаза невыразительны, как два пыльных камешка.

— Если б мне довелось нарисовать тебя, ты получилась бы со множеством лиц… ты вообще состояла бы из одних чужих лиц… и со своим лицом внутри. Ты хорошо умеешь носить чужие лица, правда? Как и сейчас. Притворство и ложь — твои пороки! Притворство и ложь.

Я вскакиваю и в гневе отшвыриваю недокуренную сигарету, еле сдерживаясь, чтобы не ударить съежившуюся на скамейке девушку. Но я чувствую не только злость, я чувствую еще и страх, потому что Наташа сказала про меня чистую правду. Откуда она узнала?! Ведь до сих пор только Женьке удалось меня расколоть, но то другое дело.

— Не для того я приехала черт знает откуда, чтобы выслушивать подобный бред! — говорю я ей сквозь зубы, стараясь не кричать, потому что мимо нас ходят люди. — И уж не для того, чтобы меня пытались ткнуть лицом в лужу! Поищи кого-нибудь другого, желательно в психушке, и рассказывай ему все, что хочешь… Поняла?! Так что не пошла бы ты, подруга!..

Я хватаю свою сумку, и Наташа, словно проснувшись, подается вперед и вцепляется в мое пальто.

— Вита, пожалуйста, не уходи! Прости, что я так сделала, но мне нужно, чтоб ты поверила! Пожалуйста, не уходи! — кричит она так громко, что на нас начинают оглядываться. Я зло дергаю полу своего пальто, Наташины пальцы разжимаются, и она по инерции кувыркается со скамейки прямо в снег, вскрикивая от боли.

Спасибо, Господи, послал сумасшедшую истеричку!

Я швыряю сумку обратно, осторожно помогаю Наташе подняться и усаживаю обратно на скамейку. Ее глаза крепко зажмурены и, закусив губу, она нежно прижимает ладонь к левому предплечью.

— Сильно ударилась?

Она мотает головой и открывает глаза.

— Да нет, просто я в прошлом году руку сломала… вот иногда побаливает до сих пор, если неудачно… упасть. Извини, я не хотела… может, я неправильно посмотрела…

— Ладно, — говорю я и сажусь рядом, — я, конечно, не аленький цветочек, возможно, это уже и заметно становится, но и ты меня пойми. Как я могу в это поверить? Ведь это же…

— Бред, — заканчивает Наташа и улыбается. — Естественно, нормальный человек в это не может вот так навскидку поверить. Как же по-дурацки получается — совсем недавно я хотела, чтобы никто в жизни не мог поверить в мои способности… а теперь я не могу заставить поверить одного-единственного человека. Я так долго смотрела на людей изнутри, что разучилась видеть их снаружи… я уже столько выискала темного, злого, что забыла о том, что в людях есть и хорошее… и его немало. Когда пытаешься счистить с чего-то грязь, обязательно запачкаешься. Вот и я уже подражаю тем, кого ловлю в своих картинах. Извини, Вита, что я тебя обидела. Мне кажется, ты хороший человек… а недостатки — они есть у каждого. Ты не веришь, и я понимаю. Глупо было и пытаться. Извини, что ты из-за меня потеряла столько времени. Вот деньги, — она протягивает мне стодолларовую бумажку. Я беру ее и быстро прячу в сумку. Наташа отворачивается и откидывается на спинку скамейки, и мне кажется, что сейчас я уйду, поеду домой, где меня ждут, а она так и останется сидеть здесь одна, глядя на прохожих своими странными глазами, в которых, как привидения в старом замке, летают воспоминания, страшные и горькие. Уже протянув руку, нельзя ее отдергивать, пока точно не поймешь, что на самом деле твоя рука не нужна. А то, что Наташа рассказала… разве в свое время я не убедилась, что страшные сказки иногда становятся былью? У каждого из нас свои чудовища, и каждому из нас они кажутся особыми и самыми страшными из всех. Просто на поверку одни чудовища оказываются сотканными из фантазий, а другие тебя съедают. Но если долго находиться с ними наедине, зубы могут вырасти даже у придуманных чудовищ.

— Когда-то я уже сидела так, — неожиданно говорит Наташа, не глядя на меня, — сидела и думала, какой мне сделать выбор. Но тогда мне казалось, что я победитель. Я воевала, я понесла потери, но я победила. А сейчас я понимаю, что проиграла. Ты знаешь, есть такое понятие — очарование власти. Когда человек пытается быть богом. И у него это получается, иногда это даже длится долго, очень долго, и иногда он очень даже могущественный стоящий бог. Но рано или поздно просыпаются настоящие боги. Они просыпаются всегда. А боги не терпят конкуренции. Поэтому они мстят. Вот почему погибла Надя, почему погиб мой прадед, почему я сижу одна в чужом городе и прошу о помощи. Все мы пытались быть богами. У меня даже были жрецы, представляешь?

— Что ты хочешь, Наташа? — спрашиваю я ее. — Все-таки, ты просила меня о помощи, значит, ты считала, что это в моих силах. Что ты хочешь?

Наташа закидывает ногу за ногу, смотрит в низкое, уже начинающее темнеть небо, потом улыбается — снова холодно и невыразительно.