Мясник (СИ)

Был ли это он? Серьезность Баскакова была видна даже по его особняку… хотя, кто знает, что там на самом деле за этими строгими стенами? Если бы Баскаков взялся за это дело, то взялся бы серьезно. За дело, в принципе, и взялись серьезно, только зачем было посылать Наташкиным клиентам, как в романах, дурацкие письма? И как они умерли, эти клиенты? Что за повальные самоубийства? Совпадением тут и не пахнет. Картины, по словам Чистовой, в момент их смерти, во всяком случае, смерти Шестакова, Ковальчуков, Измайловых и Огаровой были в Красноярске (вот еще напасть — картины! Вита так и не разобралась в своих мыслях насчет них). Значит, это тоже работа «любителя искусства»? Но как можно было такое сделать? Какой-то наркотик? Гипноз? Совсем хорошо! Или добрались все-таки до картин? Или это последствия Наташиной «работы», о которых Вита думала еще в поезде? Размышляя над этим и пытаясь отделить допустимое от совершенно невозможного, Вита запуталась окончательно и снова, как недавно в Волгограде, дала себе зарок — отсечь от себя все, кроме того, что необходимо для работы. Ее задача — узнать, что изменилось в Наташиных клиентах, во всяком случае эту часть работы Чистова сформулировала именно так. Но обещание сдерживалось плохо — в голову то и дело лезли все новые и новые теории.

Больше всего ее почему-то волновали письма. Вита перечитывала раз за разом лист, адресованный Матейко, и все не могла понять, есть ли в письме какой-то смысл или это все же просто беспорядочный набор слов. Плохо, что Наташа не смогла привезти еще хотя бы одно письмо — Измайлова или Лешко, тогда бы было с чем сравнить. Во всяком случае, адреса на конвертах были написаны одной рукой. Костя тоже получил письмо в тот вечер… Всюду фигурировали письма — Вита вспомнила то, на что Наташа, рассказывая ей все, не обратила внимания — по ее словам и по словам соседок Ковальчук, Людмила, поднимаясь к себе, взяла из почтового ящика письмо, адресованное сыну, и собиралась прочесть его сама. Опять письмо… Снова и снова Вита вчитывалась в слова и под конец уже начала ненавидеть изящный почерк, но так ничего и не поняла. Если в письме и содержался какой-то тайный смысл, он был ей недоступен. Хотя, скорее все-го, это действительно просто дурацкое желание попугать, сбить с толку, «черная метка», а смысла никакого и нет. Кроме того, она ведь не знает, такие ли письма получили остальные?

Все-таки, выбрав время, Вита позвонила своей бывшей учительнице по русскому языку и литературе и напросилась к ней на чай и на совет.

— Не знаю, смогу ли тебе чем-то помочь, — удивленно сказала та, — я и на пенсии, и подготовка у меня не та, а ты университет ведь совсем недавно окончила. Ты же знаешь…

— Я знаю, что заваривать чай так, как вы, Елена Иосифовна, никто в Волжанске не умеет, — медово запела Вита в трубку. — А еще я знаю, что каждый вторник к вам на этот чай заглядывает некая дама из института последипломного образования, которая консультирует даже…

— Негодяйка! — ласково сказала учительница. — Впрочем, по-моему, я сама об этом и рассказывала. Ладно, приходи завтра, только веди себя прилично, знаю я тебя! Дина Валерьевна — женщина строгих правил.

Дина Валерьевна оказалась женщиной не только строгих правил, но и строгого вида. Ей было около шестидесяти, и худощавая, аккуратно и опрятно одетая, с тщательно уложенными волосами, с жестким лицом и скептическим взглядом, она напомнила Вите одну профессоршу из родного университета, которая преподавала у них стилистику и культуру речи. О количестве «заваленных» ею студентов в университете ходили легенды. И отправляя очередную жертву на пересдачу, профессорша недовольно говорила: «Голубушка, не нужно жечь меня взглядом и считать мегерой. В филологии место только для тех, кто понимает вопрос, а не зазубривает его. Зубрилам в нашей науке делать нечего, в нашей науке нужно жить. Видите, я попросила вас уточнить всего лишь два момента, а вы уже плывете. Моя задача — научить вас, а не механически рисовать оценки. И тройку нужно заслужить, голубушка. До свидания». Сама Вита сдала тогда экзамен на четверку, чему до сих пор удивлялась. И сейчас при виде Дины Валерьевны у нее невольно екнуло сердце — нет, похожа была, очень похожа.

— Что это? — удивленно спросила она, прочитав письмо, которая Вита отдала ей после предварительных расшаркиваний. — Какой-то бред. Что вы от меня хотите?

— Я хочу узнать, есть ли здесь какая-то система и есть ли смысл? И если он есть, то как мне его найти?

— Довольно странно, — Дина Валерьевна фыркнула и снова начала вчитываться в ровные строчки. — Конечно, на первый взгляд просто набор слов — даже не словосочетаний, потому что синтаксическая связь есть далеко не везде. Вы пытались что-нибудь выделить здесь?

— Похоже на очень большое и очень сложное предложение, если не привязываться к смыслу, — осторожно сказала Вита, и на нее посмотрели с таким откровенным негодованием, что она даже смутилась.