Мясник

— Ага! — вновь повторил Приступа. Все-таки ограниченный он был парень, что ни говори, — здоровый, но туповат.

— Нашел бы Ваньку, убил бы! — поделился своей заветной мечтой Суслик.

— Он пустой, — резонно заметил Карнаухов.

— Чего делать будем?

А чего тут делать… Добывать, конечно.

Приятели переглянулись. Посмотрели друг другу в глаза. Поняли без слов. Кивнули. И быстрым пьяным шагом направились в сторону ближайшей станции метро.

Юра Славин, как и тысячи его сверстников, никогда не отличался особой трусливостью. Короче говоря, лишний раз не трусил…

Ну, правда, батю пьяного боялся — это точно. Да и как не испугаешься, когда на тебя прет сто двадцатикилограммовая махина, состоящая из переплетения жил и мускулов! Не просто прет, а еще и орет при этом благим матом:

— Попишу всех, суки ваербарсовые! Кто…, головки сраные……., деньги спрятал?!..!..!..!

А дальше — вообще сплошной мат (уже не «благой», а наш, народный).

Вообще-то батя был человек довольно-таки мирный, и профессия у него была обычная — вальцовщик на «Серпе и молоте». Но наступал день — это обычно был День металлурга, двадцатые числа июля, — и все спокойствие Славина-старшего куда-то улетучивалось. Он страшно напивался, начинал вспыхивать по каждому поводу. Затем, дойдя до «точки кипения», гонял семью: Юрку, младшую сестру его, бабушку и жену, естественно…

Жена, видя, что муж налил шары до такой степени, что уже ничего не соображает, уворачиваясь от его ударов, — а удар у вальцовщика был ого-го какой! — кричала детям:

— Бегите! Во двор бегите!

Юрка и сестра убегали, за ними испарялась бабушка, а из квартиры еще долгое время доносились вопли, шум разбитой посуды, грохот покореженной мебели. Затем все постепенно стихало, и спустя несколько минут лишь скрип диванных пружин возвещал о том, что в семье Славиных все нормально, все мирно и, как обычно, царит согласие и любовь…

Итак, Юра Славин не был трусом. Но после четырех месяцев, проведенных под Грозным, стал им. И как ему теперь казалось — навсегда.

Все началось после того, как их воинскую часть — а Юра служил в стройбате — в первый же день, во время разгрузки, накрыли бомбовым ковром свои же самолеты. И было не понятно — то ли действительно не видят летчики, куда сбрасывают смертоносный груз, толи, наоборот, видят, но ничего с собой поделать не могут — как объяснил потом Юре Славину его командир, старший лейтенант, худой как жердь, с дергающиеся правой щекой:

— Это так называемый синдром «охотника»…

— Объясните, товарищ старший лейтенант (Юра, как и остальные в их строительной команде, называл командира с едва уловимой ноткой фамильярности).

— Синдром «охотника» проявляется только на войне, — с удовольствием объяснял старший лейтенант — было видно, что ему нравится чувствовать себя выше солдат, — и главная его отличительная особенность в том, что со временем ты так привыкаешь убивать, что тебе постоянно мерещится «дичь»…

— Что?

— Ну, это же просто! Ты летаешь как, скажем, коршун, — и выискиваешь добычу. Понятно?

— Ну…

— Гну! Скажи — понятно?

— Понятно!

— Итак, ты летаешь, ищешь добычу… Вдруг — раз! Увидел. И бьешь ее… Причем уже не смотришь, кто и что под тобой: свои, чужие, мирные или еще кто.

— Чего-то не верится!

— Вот как накроют тебя еще пару раз наши «сушки»², так сразу поверишь, Славин, — со значением в голосе пообещал старший лейтенант.

И действительно — как в воду глядел!

Не прошло и четырех дней, как строительная команда, в которой был Юра Славин, вновь угодила под бомбы своих же ребят. А потом был артобстрел из «градов». И ночной переполох, когда танковая колонна, перепутав направление, напоролась на их палатки и землянки (обошлось, слава Богу, без жертв, но орали друг на друга танкисты и стройбатовцы от души)… Словом, не прошло и четырех месяцев, как солдат действительной службы Славин Юрий Григорьевич был уже не боец, а так — тряпка. Трус. Сплошной комок нервов, постоя но боявшийся, что вот-вот в него стрельнут, ранят, покалечат, изуродуют. И, в конце концов, — убьют.

Ведь, убьют…

УБЬЮТ!

Его, Юрку Славина. ЕГО!!!

Нет, не думать об этом. Не думать. Не думать. Не…

Прошло время, Чечня кончилась, Юра демобилизовался, вернулся в родную Москву, но…страх остался. Липкий, навязчивый. Как мельчайшая металлическая пудра, он въелся, казалось, в кожу. И остался там. Навсегда.

Теперь Славин боялся. Всего…

Он стоял на автобусной остановке, недалеко от метро, дожидаясь знакомую девушку. В руках у Юры был букет гвоздик — воображение не подсказало ничего более интересного, и он решил пойти «проторенным путем»: обычные красные гвоздики — дешево и сердито.

И тут вдруг показались ОНИ…

Выйдя на небольшую площадь — да какая там площадь, так, «пятачок» с несколькими ларьками, остановкой и розовой буквой «М», указывающей на наличие метро, — Карнаухов, Приступа и Суслик пьяно огляделись.

И сразу увидели…

Она имела вид невысокого худощавого парня лет двадцати трех. Парень держал в руках букет гвоздик, время от времени похлопывая им по бедру на манер воображаемой плетки…

Карнаухов взглянул на приятелей:

— Ну? Сойдет, братва?