Мясник

— Я готов, — ответил тот.

Все это время он старательно избегал взгляда Тани.

— Пошли! — скомандовал Генка, и они вышли из машины.

Некоторое время Таня смотрел вслед ребятам, оборотившись назад всем телом. Пока Чума злым голосом не приказала ей:

— Сядь нормально!

Таня села и взглянула на подругу. Чума застыла словно изваяние, не сводя внимательных глаз с зеркальца заднего обзора.

Таня закрыла глаза, пытаясь расслабиться, не думать о том, что происходит в эту минуту там, в Сбербанке, но не могла. Снова и снова приходила она в мыслях к тому, о чем старалась не думать.

Почему он пошел вместо Чумы? Что именно заставило его так рисковать и собой, и ими всеми, ведь он не мог не понимать, что прежнее распределение ролей было лучшим. Он не хотел оставаться с ней наедине в одной машине, пока дело делается? Или он хотел полной мерой испытать опасность, которой они все подвергались? А к тому еще — заставить волноваться ее.

Таня понимала, что все — и Андрей, и Чума, и Генка отдают себе отчет, что при таком раскладе риск увеличивается, но они не стали отговаривать Андрея.

Какой-то детский сад, вдруг пришла ей в голову простая мысль. Из-за того, что девочка отказывает мальчику, мальчик решил показать всем, что он все-таки, несмотря ни на что, — мальчик.

— Ну что, довольна? — услышала она голос Чумы и вздрогнула — так неожиданно он прозвучал.

— Что? — переспросила Таня.

— Довольна, спрашиваю? — повторила Чума. — Из-за тебя ведь все это. Я должна быть сейчас с Генкой. Я!

— Какая разница? — устало спросила Таня. — Ты или Андрей? Что меняется?

— Знаешь, кто ты? — спросила неожиданно Чума. — Баба. Самая настоящая баба.

— Спасибо, — пожала плечами Таня.

— А ты не спасибкай, — покачала Чума головой. — Нет на свете ничего хуже бабы. Я-то уж знаю.

И она снова замолчала. Тане вдруг смертельно захотелось узнать про нее все — до последней капельки.

— Почему это к бабам такая немилость? — усмехнувшись, спросила она у Чумы.

Но та не удостоила ее ответом.

— Чума! — позвала ее Татьяна.

Вероника вздрогнула, очнувшись от своих дум.

— А?

— Что с тобой?

— Так, — процедила сквозь зубы Чума. — Ничего.

Таня отвернулась и стала смотреть в окно. Ну и ладно, решила она, с этой минуты я тоже молчу и ничегошеньки им не говорю. Они мне надоели, поняла она, надоели, надоели, надоели. Я хочу к папе.

Вот оно.

Я хочу к папе. Так просто…

Она даже не сразу поняла, что происходит. А когда поняла, вмиг забыла и о папе, и об Андрее, и о себе.

Маленькая «железная» девчонка вдруг заговорила, давясь слезами, рассказывала, словно освобождалась от страшного груза:

— Ты думаешь, я все время жила в Барыбине? — Чума говорила быстро, словно боялась, что Татьяна станет ее перебивать. — Нет, Таня. Я когда-то здесь жила, в Москве. Недалеко отсюда, но это черт с ним, это неважно на самом деле, где я жила.

Другое важно, совсем другое. У меня ведь были и папа, и мама. Любили они меня, наверное. Только мне тогда на это было наплевать. Пацанкой была, хотела, чтобы меня все уважали. И любили — все до единого. Я и давала всем, всем, кто попросит. С двенадцати лет по рукам ходила, как самая настоящая дешевка. Прав Генка, прав. Дешевка я. Ладно, не об том разговор.

Короче. Нас с родителями трое было, а хата — четырехкомнатная. Ковры, хрусталь — все как надо. Папа у меня не знаю где работал, только бабок у нас было — дай Бог каждому так жить. Музыке меня учили, только неспособная я к ней была. Да и по улицам шляться гораздо приятнее было, чем на фортепианах тренькать. Мучились со мной родители, мучились, да и махнули рукой. Папа все время на работе пропадал, но когда домой приходил, на руках меня постоянно носил, хоть и вышла я из того возраста, когда детей на руках таскают. А мама веселая была, обед готовит, а сама песни поет.

Черепа помнишь? В электричке? И Лысый, и остальные? Я с ними постоянно дружбу водила. Трахали они меня все, а Чумой, думаешь, за что назвали? За отчаянность мою? Нет, Таня, это я потом отчаянной стала, жизнь, так сказать, заставила, а тогда я смирной была, покорной, как вот с Генкой сейчас. А назвали меня Чумой потому, что я трахалась, что у них у всех глаза на лоб вылезали. Обычно общественных девчонок за людей не считают, а за меня они каждую ночь спорили, кому меня трахать. В карты играли, в дурака, по-честному, кто победит, тот и трахает меня. Нравилось им. Покорная обычно была, чуть ли не ноги всем целую, а как засадят мне — все, чума! Сливай воду.

Потом меня сдавать они стали. За бабки. А я — че понимала в этой жизни? Только и рада угодить ребятушкам своим. И как-то сдали они меня одному барыге, а тот прямо ошалел от меня, старая скотина. Трахал меня неделю, бабки отдал Черепу какие-то сумасшедшие, а потом передал меня другому. Тоже в годах, но чуток помоложе, лет сорок ему сейчас, красивый, сука, холеный. Вот с тех пор и покатилась моя жизнь не туда, куда надо.

Чума замолчала, вспоминая. Таня боялась вздохнуть, чтоб не спугнуть, не сбить с мысли подругу. Но молчание Чумы было недолгим.

Она вздохнула глубоко, словно набрала воздуха перед тем как нырнуть, и продолжила: