Мясной Бор

Дядю Васю Крупского убили, пожилого бойца, бывалого. Рядом с Иваном красноармеец Пушкин залег, паренек лет двадцати, очень на поэта лицом похожий, и даже звали его Александром Сергеичем. «Поползу, — говорит, — к Крупскому, может быть, в вещмешке у него пожевать найдется…» «Лежи и не дергайся», — комроты ему отвечает. Не послушался, плечом двинул, готовясь ползти, и голову, конечно, приподнял. Тут его и стукнула в лоб разрывная пуля, вынесла затылок.

Тем наступление и кончилось. Отползли назад только к вечеру. Когда вернулись к землянке, так и места не узнали: все искромсали снарядами супостаты. Осины разнесло в щепки, вокруг воронок полно, а вот в землянку не попали, слава богу. Но другая неприятность приключилась. Левее минометных позиций в обороне образовалась брешь. Немцы нащупали брешь и просочились в нее. Затем неожиданным ударом выбили минометчиков и сели на их позиции, позади Никонова почти. Теперь дорожка от КП никоновского полка проходила через немцев, а Никонов про это еще не знал.

Очередная смена с дежурных точек спала без задних ног в землянке, а часовой с пулеметом у входа задремал, прикрывшись плащ-палаткой. А тут два немецких солдата с их переднего края двинулись к тем, что сели на позиции наших минометчиков. Двигались прямо через нору, где спали красноармейцы. Один рядом прошел, а второй ступил на плащ-палатку и провалился, на часового угодил.

Поднялся гвалт. Немец, правда, не растерялся, выбрался в суматохе и дунул изо всех сил туда, куда и направлялся.

— А если б он гранату бросил? — спросил Никонов у часового.

— Тогда нас и хоронить не надо… Тут бы все в землянке и остались.

Наказал под плащ-палатку часовым не залезать, сидеть у пулемета и постоянно озираться: враг с любой стороны может нагрянуть.

Те, что недавно прибыли, стали рассудка с голодухи лишаться. Приказов не воспринимали, смотрели бессмысленно, только глаза блестели. Иные опухать начали, иные с лица спали, скулы острые, носы торчат. Порою падают, ноги не держат. А воевать надо, никто их здесь не заменит. Попросил Никонов тех, кто с ним уже горе военное мыкал, поддержать новичков. Те им внушают: ешьте все съедобное и то, что не очень, — кору с деревьев, ветки, кости старые. А Самарин порылся-порылся в сторонке, нашел лошадиный задний проход, когда конягу ели, то побрезговали им, бросили, отрезав. Этот кусок кишки боец и сжевал сейчас при всех.

— Ну, Самарин, — воскликнул комроты, — теперь жить будешь!

Ребята из пополнения ободрились, превозмогли себя, стали жевать все, что под руку и на глаза попадется.

Потом с самолета и муку сбросили. Наварили они болтушки, совсем повеселели. Вскоре передали, что будут болтушку варить в тылу, для всех сразу. Интендантам, дескать, сподручнее. Никонов прикинул: за несколько километров посылать носильщиков за ней негоже, не дойдут до кухни и сгинут по дороге. Так он всех бойцов растеряет. Потому и остались его бойцы без приварка.

А немцы давно о голоде русских прознали и все изгалялись над ними, буханки с хлебом поднимали и звали отобедать борщом, кашей с салом. Красноармейцы поначалу матерились. Никонов им говорит: силы тратите на мат, гансам в этом и резон. Потому не обращайте внимания на них, будто ничего этого нет, никто вас обедать и не зовет.

Послушались и больше не матерились, берегли силы бойцы, им ведь еще и воевать нужно.

Доходили до них слухи, будто армия окружена, но приказ держать оборону никто не отменял и красноармейцы ее держали. Потом стало известно: прорвали вражеское кольцо, коридор снова заработал. Скоро и на себе никоновцы ощутили перемену. Прибыло пополнение. В их роте появились два взводных — лейтенанты Тхостов и Голынский, потом и политрук Коротеев.

— Хватит, Никонов, быть тебе пехотой, — сказал командир полка. — Налаживай связь… И с едой стало получше: сухарей стали давать побольше.

Но тут еще событие случилось. Поступил приказ товарища Сталина: наладить учет потерь в технике и живой силе, строго отчитываться за их расход. В штабе полка акт быстренько сочинили и дали на подпись Ивану и Поспеловскому, телефонисту. Боец акт подписал, а Никонов уперся. Во-первых, подписи свои комполка Красуляк и начштаба Стерлин не поставили. А во-вторых, увидел Никонов в акте липу: все потери списывали на бомбежку. Но ведь не так все происходило, по дурости начальства много народу гибло.

— Все было не так, — сказал Иван, — и подписывать акт не стану. Дважды в штаб вызывали его, но стоит Иван на своем — и точка.

— Удивляюсь, — говорит Красуляк, — как ты, Никонов, жив остался…

Ежели честно, то Иван этому не очень удивлялся. На Севере он в Березове работал, по тайге в командировки ездил, на оленях кочевал при морозах за пятьдесят, и в снегу лежать приходилось. Привычный был Иван к подобной жизни, потому и уцелел, наверно.

Опять его вызвал начальник штаба капитан Стерлин.

— Подписывай акт! Товарищ Сталин сведения ждет, а ты, падла сибирская, враг народа недорезанный, уперся!

Стерлин вытащил пистолет, наставил на Ивана:

— Застрелю!