Мясной Бор

Он понимал, что, размышляя на подобную тему, загоняет вовнутрь естественный страх перед тем, что творилось сейчас в Долине Смерти. Надо было идти туда, несмотря ни на что. И Борис Бархаш, растерявший в сумятице боя своих редакционных товарищей, шел на восток в толпе незнакомых ему красноармейцев и командиров.

Философ не знал, что справа от него прошли основной заградительный огонь два ярых спорщика и неразлучных друга, старики-добровольцы из народного ополчения, Левин и Раппопорт. Едва попав в адов коридор, они взялись за руки и шли непрестанно вперед, спотыкаясь и падая, снова поднимались и, поддерживая друг друга, пробирались к Мясному Бору. Уже погибли Валя Старченко и Женя Желтова, Ермакович и Разумиенко, Кочетков и Лычагин, а Борис Бархаш был все еще жив. Сейчас он думал о том, как после прорыва соберутся они вместе и пойдут рассказы о том, как им удалось уцелеть… Думал о тех, кто был теперь мертв, как о живых, и до тех пор, пока они сохранялись в его памяти, эти люди и в самом деле продолжали существовать.

«Fuimus, — сказал себе Бархаш. — Мы были…»

И вдруг существо его пронизало предчувствие приближающейся собственной гибели. «Меня сейчас убьют», — спокойно подумал философ и поднялся во весь рост перед завалом из бревен разрушенной снарядами настильной дороги. Ему не хотелось принимать смерть безропотно, как бы согласившись с неизбежным концом. И Бархаш сдвинулся влево, чтобы обойти завал. Если его убьют, то пусть это случится в атаке, но ведь их нынешний прорыв — отнюдь не бегство из ловушки, а удар по врагу.

«Увидеть бы его лицо», — пожелал Бархаш и почувствовал, как поднимается в нем та русская одержимость — о ней он только читал или слышал от фронтовиков, — которая бросает людей на амбразуры. За горло руками, загрызть насмерть!

Миновав завал, Борис увидел немецкую огневую точку. Из нее методично бил пулемет, перекрывая дорогу. «Гранату бы!» — с тоскою подумал философ и бросился на пулемет, вскинув пистолет, в котором не было ни одной пули.

Очередь срезала его за полсотни шагов от пулемета.

Борис Бархаш лежал на спине и смотрел в небо, закрытое багровым дымом. Он жалел, что так и не успел приступить к давно задуманной книге о презумпции естественности в объяснении явлений космического характера. «Естественна ли моя нынешняя смерть? Как соотнести ее с теорией взаимной обусловленности явлений?» — подумал философ, и некоторое время он жил с этой мыслью.

Затем дух его отлетел.

62

Его не удивила пустынность венских улиц, которыми он проходил, неторопливо, цепко, художнически примериваясь к выдающимся шедеврам архитектуры, стараясь выделить те, к которым пока еще не обращался при исполнении заказов. Третьего дня мебельщик Блувбанд, брезгливо перебрав стопку гравюр, изготовленных Адольфом, поморщился и заметил, что херр Хитлер — первую букву его фамилии Блувбанд произносил подчеркнуто мягко — повторяет в картинках одно и то же — необходимо разнообразить сюжеты… Адольф хотел возразить: ведь его работ никто не видит. Блувбанд, как и другие мебельщики Вены, по тогдашней моде наклеивает его, Адольфа Гитлера, творения на ту часть шкафов, которой их поворачивают к стене. И что большего унижения для художника придумать невозможно… Вслух Гитлер не сказал ни слова. Только засопел чуть заметнее, но тут же подавил эту рефлекторную привычку, она предшествовала срыву в невротическую истерию, а перед Блувбандом давать выход магнетической энергии бессмысленно. Бог мебельщика, равно как и прочих детей Израилевых, — деньги.

Была середина дня, и пустынность Рингштрассе, площади Святого Стефана странно не удивляла художника. Безлюдным оказался и Бургплац, сиятельные конники которого показались Гитлеру неуместно большими. Он подумал, что следует включить в число новых гравюр мавзолей эрцгерцогини Христины, творение Кановы, и очутился вдруг перед церковью капуцинов, где находился склеп, в нем хоронили императоров, начиная с Матвея. Его и увидел Гитлер в небольшой группе людей, наряженных в царственные одежды. Они стояли друг за другом у входа, образуя смиренную очередь.

— Нам не сюда, молодой человек, — сказал Гитлеру крайний, и Адольф понял, что перед ним император Матвей. — Судя по всему, вы из последних отпрысков, а порядок такой: регистрация мертвецов начинается с недавно умерших.

— Но я еще живой! — воскликнул Гитлер.

— Вы так считаете? — сощурился монарх, — Нет, коль вы с нами, то живым не можете быть.

— Но кто это все придумал? — спросил Адольф.

— Новый император Германии. Ему почему-то нравится, чтобы его называли вождем. Вы из какой ветви Габсбургов?

— Не из какой, — буркнул Гитлер.

— Значит, вы Гогенцоллерн? — осведомился император Матвей. — Кто именно?

— Никто! — воскликнул вдруг истерически Гитлер, — Оставьте меня в покое… Никто!

От собственного крика фюрер проснулся и, постепенно возвращаясь сознанием в явь, подумал о том, что император Матвей неспроста задавал ему вопросы, связанные с происхождением вождя.